Тень Торквемады

Царь назвал себя игуменом, князя Вяземского – келарем, а Малюту Скуратова-Бельского – параклисиархом, или пономарем. В полночь все вставали на полунощницу, в четыре утра – к заутренней, на рассвете, в восемь часов, начиналась обедня. Царь показывал пример благочестия: сам звонил к заутренней, пел на клиросе, усердно молился, а во время общей трапезы читал вслух Священное Писание. В целом богослужение занимало около девяти часов в день.

В один из ясных февральских дней, ближе к концу месяца, когда капель, первая предвестница весны, начала ваять под крышами свои хрустальные кружева, в Слободу прибыл небольшой конный отряд. Впереди на мощном жеребце с широкой грудью и огненным взглядом ехал закованный в броню витязь. Мороз уже пошел на убыль, и вместо непременной в условиях русской зимы шубы или овчинного тулупа на его плечах красовался широкий темно-синий плащ с красным подбоем и меховой опушкой.

Фернан Пинто как раз вышел на прогулку, и когда неизвестный воин проезжал мимо, фидалго вдруг ощутил на себе его пристальный взгляд. И он не предвещал португальцу ничего хорошего. За ним, тоже на добром коне, ехал еще один витязь в броне – помоложе. Во внешнем облике этих двух мужей было что-то чужеземное, хотя одежда и воинское облачение на них были русскими, но более пристально всмотреться в них Фернан Пинто не смог, потому что отряд скрылся за пристройкой к палатам, где обреталась челядь.

Едва Пинто возвратился в свою келью, где уже сидел – вернее, валялся на постели Антонио де Фариа, как прибежал Митька Бобер. В его лице не было ни кровинки.

– Здеси ён! – вскричал Митька с порога. – Ну и дела… Што теперь будет?

– Кто это – он? – с ленцой спросил де Фариа.

В отличие от Фернана Пинто, любителя долгих прогулок на зимнем воздухе, бывший капитан пиратов предпочитал горизонтальное положение. Он с тоской размышлял о том, как здорово было бы ощутить под ногами палубу, пусть и не каравеллы, а какой-нибудь крохотной фусты, и подставить лицо южному ветру. И чтобы раб-китайчонок принес ему добрую кружку ароматного брама[65]. А то от неумеренного потребления хлебного вина Антонио де Фариа постоянно пребывал в тоскливом состоянии, когда не хотелось двинуть даже рукой, а во рту запахи как в отхожем месте.

– Степан ваш, Демулин!

– Как?! – в один голос воскликнули испанцы.

– Сам приехал! Вот токи што. В опричну записываться. И свово дружка привел… как его… а, вспомнил! – Андрей Дубок.

– Скорее его зовут Андрэ дю Бук, – проворчал по-испански Антонио де Фариа; наверное, под влиянием русского хлебного вина у него прорезались провидческие способности.

Что касается Стефана де Мулена, то они не сказали Митьке, что это француз, принявший русское подданство, и при Бобре продолжали звать его Демулиным.

– Похоже, ты прав. Интересная новость… – сквозь зубы процедил Фернан Пинто, и по его спине пробежал холодок.

Он припомнил, как Иоанн Васильевич при нечаянной встрече – царь как раз возвращался с обедни – предложил и ему вступить в ряды опричников, посулив богатые поместья и большой земельный удел. Фидалго долго и витиевато благодарил за великую честь, но отказался – в связи с тем, что он исполняет дипломатическую миссию, а это предполагает верность государю, пославшего его со столь важным поручением. Царь милостиво покивал, соглашаясь с доводами Фернана Пинто, но лицо его при этом стало замкнутым и мрачным. Похоже, ответ фидалго не очень ему понравился.

Пинто уже знал, что попасть в опалу царя Московии значило навлечь на себя неисчислимые беды. Будь его воля, он немедля оправился бы восвояси, пока не приключилось какое-нибудь несчастье. Но его, а значит, и миссию, держали сокровища тамплиеров. Их нужно было найти во что бы то ни стало! Или, по крайней мере доказать дону Фернандо Вальдесу, что он сделал все возможное и невозможное для выполнения этой задачи. А такие доказательства мог дать только тайный соглядатай святой инквизиции из числа тех, кто приехал с Фернаном Пинто. Честному слову фидалго дон Вальдес конечно же не поверит.

– Теперь нам добраться до него не легче, чем до китайского мандарина, у которого тысяча телохранителей, – мрачно заявил Антонио де Фариа. – Опричники сейчас в чести у царя; они самые верные из верных его слуг. Поэтому Демулин нам не по зубам. Мы не можем его даже пальцем тронуть, иначе нам отрубят целую руку. И не посмотрят на дипломатический статус. Слыхивал я, как великий князь может обходиться с послами иноземными… Лучше в такую историю не попадать.

Бобер неожиданно хихикнул. Идальго посмотрели на него с удивлением и осуждением. Митька сделал невинное лицо и сказал:

– Я што, я ничего… Тока плохо вы знаете наши порядки. Седни ты на коне, а завтра уже на плахе.

– Ты о чем? – спросил де Фариа.

– Ежели вам нужно просто со свету изжить ентого Степку, то нету ничего проще. Вы тока кликните. Ваши денежки, а уж я постараюсь. Соберу лихих людишек, – у нас их хватает – заплачу золотом, и за золото они вам хоть самого сатану приташшат в мешке.