— На тренинге ты не убиваешь никого. Вы ведь не убивали во время спаррингов там… у себя, — Джо показала вверх с таким значительным видом, будто имела в виду не Фауст, а Царствие Небесное. — Просто надо войти в ключевое состояние, чтобы аннигиляционный ген не среагировал на убийство. Это как самогипноз. Приборы четко фиксируют выброс нужных гормонов, энцефалографические данные и еще многие параметры.
— Не знал, что все так сложно…
— А я не знала, что так и не смогу переломить себя, если дойдет до дела…
— Я ведь уже говорил вам, что это прекрасно. Но… а вот что вы чувствуете в тот момент, когда не можете убить?
— Вы не опоздаете?
— Нет, но если не хотите отвечать…
— Я отвечу. Когда передо мной оказался тот человек, которого я должна была убить тогда, у «башни», мне вдруг представился он же, только маленьким и беззащитным ребенком, таким же, в которыми я когда-то работала в инкубаторах. И никакой самогипноз не помогает мне избавиться от этого наваждения.
Меня поразило это откровение. Сами вчерашние дети, мы никогда не задумываемся о том, что делаем. Не дано нам это!
— Не надо избавляться. Если бы я мог, я бы сделал так, чтобы все люди представляли друг друга беззащитными детьми и чтобы это останавливало их от самого страшного шага.
Она смотрела на меня почти со слезами: глаза ее потяжелели.
— Вы знаете, о чем говорите… — прошептала Джо. — Вас покалечили… Вас покалечили… А мне нужно будет уйти из этой организации. Потом, после войны. Я не для этого создана, мне здесь не место. Но не теперь, не теперь. Отступить сейчас — это трусость.
И я почему-то легко вообразил ее гордой римлянкой, с обнаженным мечом идущей на верную смерть плечом к плечу с легионерами. Такая могла бы…
— Госпо… Джо, когда я вошел в каюту — вы говорили о Хаммоне, верно? О «синтах», выходящих из строя, о ТДМ…
— Мне ответить честно?
— Я был бы вам очень обязан.
— Если честно, то я не имею права разглашать это.
— Я понимаю. Что, настолько все худо?
— Даже не настаивайте, Кристиан. Я отказываюсь говорить на эту тему. Категорически отказываюсь.
Узнаю старые добрые спецслужбы! С властями не поспоришь. Я знаю, что с Хаммоном связано что-то важное, но вот кто он сам? Один из спекулатов? Тогда с ним перестали бы возиться после того, как был разоблачен разговорчивый Оскольд Льи. Он много и увлеченно рассказывал о жизни того мира, откуда он явился к нам — мира, так и не пережившего последнюю мировую войну, но при этом почему-то не ставшего лучше.
Выйти в открытый космос они не могли. Оскольд объяснял это своими словами: «
На его Земле было около восемнадцати миллиардов жителей. Вся суша оказалась заселенной, все ресурсы выкачали, пресную воду испортили. Планета задыхалась в чаду. Мир нуждался в новых территориях, но где их найти, если законы вселенной ополчились против желаний обывателей и не пускали человечество на поиски?
— А почему же у вас не ввели контроль рождаемости? — удивилась Вертинская. — Ведь восемнадцать миллиардов — куда это годится? Вы что, заселили пустыни и полюсы?
— Какой еще контроль! — отмахнулся Оскольд. — Такое делается только сообща, а у нас все друг дружку боятся и ненавидят хуже, чем враг врага. Все всех подозревают в коварных планах посягательства на территорию. «
— Процедуры чего?! Ах, да, я все время забываю, что у вас все по-дико… по-другому…
— Да говорите как есть, госпожа Вертинская! — рассмеялся Оскольд, искренне потешаясь над ее растерянностью. — Против вас мы и есть дикари. Разве что на том же языке разговариваем, усредненном общемировом… А в остальном… Охо-хо… Друг немного мне порассказал тогда о планах руководства. Так вот, вас задавят не выдающимися боевыми умениями и не навороченной военной техникой: технику они заимствуют у вас же, просто внедряясь в ваши ряды обманным сходством. А задавить вас намерены массой.
Двойника в нашем мире у Оскольда не оказалось, и ему велели принять облик андроида.
— И что же за… гм… нация ведет с нами войну? — не выдержал и полюбопытствовал доктор Ситич, который спустя некоторое время смягчился по отношению к захваченному в плен спекулату.
— Не нация, а Евразийский Альянс. Это вроде религии, внедренной в политику. Сложно всё, мне трудно это объяснить. Я жил и никогда не задумывался, как это преподнести тем, кто не знает, потому что там знали все, потому что жили в этом все. А вам я не знаю как сказать.