Тень Уробороса. Аутодафе

Я расслышал тогда в его голосе непритворную грусть. Он был белой вороной среди своих соотечественников. Да и кем может быть пацифист, родившийся там, где агрессия в порядке вещей? А с нами ему было хорошо. Однажды он признался, что рад был бы, если бы его оставили здесь: «У вас будто мои мечты стали явью»…

…Итак, мы раскланялись с Джокондой и уже хотели было разойтись каждый в своем направлении, как вдруг на весь крейсер пронзительно зазвучало предупреждение о том, что к нам приближается неизвестное судно…

2. Летучий Голландец

Мимо заводи, мимо беспечных купальщиков, по рельсам да на высокой насыпи, по мосту над рекой… И все это — там, за окном… Далеко. Недоступно. Там жизнь, а здесь…

Тоскливо смотрела Ника на мелькающие пейзажи. Поезд из старых фильмов Наследия, с деревянными скамьями, с бьющимися мутными стеклами, грохочущий, несуразный, провонявший углем и дымом, увозил их с Домиником в неизвестность.

Мальчик сидел у нее на коленях и с любопытством вертел головой. А состав все мчал и мчал. Боль угасала, наконец позволив Нике задремать. Когда она очнулась, поезда уже не было. Доминик обнимал ее за шею и заливисто смеялся, и так не хотелось идти в это высокое темное здание, увешанное табличками. Кто-то очень циничный, обладающий черным юмором, сочинял надписи на них, и они развлекли Нику.

«Борьба за место под солнцем = борьбе за участок на кладбище!»

«Бессмертие — это болезнь, но все почему-то быстро выздоравливают»…

Доминик захныкал, уставший от долгого путешествия. Зарецкая пробовала укачать его, но он вырывался.

— Смотри, какая дверь!

И они приняли заглядывать во все подряд комнаты чудовищного многоэтажного лабиринта, и оттого Ника быстро забыла путь обратно, заплутала. Вскоре мальчик снова смеялся, наглядевшись на обитателей темных коридоров. От вида этих чудовищ Нике становилось плохо, но она знала, что ей нужно найти какую-то особенную, свою комнату. А таблички, вкривь и вкось воткнутые в стены, словно лезвия в масло, по-прежнему издевались над заблудившимися посетителями. Нику отправляли от одной инстанции к другой, и много времени ей приходилось стоять в длинных очередях — затем лишь, чтобы ее в очередной раз послали к другим чиновникам. Чем дальше, тем больше бегало вокруг суетливых, занятых своими делами существ. Они проносились мимо, размахивая ворохом бумаг, они не слушали и не слышали вопросов.

Но вот сердце екнуло. Зарецкая узнала вход в свою комнату. Его преграждала двустворчатая резная дверь из мореного дуба. Дверь наблюдала за Никой и Домиником в тусклый глазок на уровне среднего человеческого роста. В косяк, подобно оставленному до поры тесаку, была небрежно воткнута металлическая табличка: «Оставь снаружи свой череп, всяк сюда входящий!» — а под нею топорщилась еще одна, маленькая: «Воспользуйтесь вешалкой для шляп!» Никакой при этом вешалки не наблюдалось в коридоре, и Нике отчего-то стало смешно.

— Подожди меня на скамейке, любовь моя, — сказала Ника, ссаживая сына со своих рук на строгую черную скамейку у входа в загадочную комнату. — Я вернусь к тебе, только посмотрю. Но тебе туда не нужно!

Вешалка стояла внутри. На ней и правда висело что-то, похожее на шляпу, а кроме того, примотанная тонким шлангом, сбоку торчала использованная капельница. Воздух пропах едкими медикаментами, где-то вдалеке, в открытом боксе, кто-то звякал стекляшками и металлом.

И вот выскочила навстречу Нике коренастая румяная медсестра в синей шапочке.

— Ах, ты уже тут! Ну и отлично! Всё, давай, проходи, я давно тебя жду. Эй, она здесь, включайте!

Не успела Ника удивиться панибратству медсестры, как в боксах, расположенных по периметру громадной прихожей, забулькало, заклокотало, закипело.

И тут она вспомнила о сыне, оставленном за дверью в коридоре, хотя туман, поползший из щелей, начал поглощать ее память, год за годом, день за днем, и все труднее уцепиться за что-то… Это все, Доминика ей больше не увидеть. Страшная мысль отпугнула туман, Ника схватила медсестру за рукав и дрожащим голосом стала просить о последнем прощании с тем, кто не должен был сюда входить… Ведь она не знала, не успела… не…

— Ну что ты ревешь? Что ты ревешь? — весело откликнулась та. — Прощайся, конечно, есть у тебя время, есть!

И тоска стиснула горло Ники.

— Мама! — сказал Доминик и побежал к ней, хотя не должен был еще ни говорить, ни бегать.

Ника подхватила сына и задохнулась от душившего ее горя. Больше никогда не увидеть ей того, что останется по эту сторону дверей. И Доминика тоже. Он останется здесь совсем один. А младенец собирал непослушными пальчиками слезы с ее щек и вопросительно заглядывал в лицо ясными, как солнце, глазами.

Ника обернулась. Отверстие в двери уже клубилось чем-то красноватым и мрачным.

— Прошу вас, очнитесь! Очнитесь, прошу вас!

Она оттолкнула от себя дверь, завертелась на месте, рухнула в невесть откуда взявшийся под ногами омут.