Когда я дошел до этих слов, написанных под его фамилией, то засвистал, потому что я уже давно решил в уме, что наш постоялец непременно должен быть один из тех удивительных солдат, о которых мы так много слышали, и которые, за исключением нашей столицы, брали все столичные города в Европе, но я все-таки не думал, что под нашей крышей живет адъютант самого Наполеона и полковник его гвардии.
– Значит, его настоящая фамилия де Лиссак, а не де Лапп, – сказал я. – Но как бы то ни было, хотя он и полковник, но хорошо, что он убрался отсюда прежде, чем Джим наложил на него свою руку. И он успел сделать это вовремя, – прибавил я, выглянув из окна кухни, – потому что к нам идет через сад тот, кто легок на помине.
Я подбежал к двери, чтобы встретить его, сознавая в то же время, что я дал бы дорого за то, чтобы он остался в Эдинбурге. Он бежал к дому, махая над головой какой-то бумагой, и я подумал, что, может быть, это только письмо от Эди, и что ему все известно. Но когда он подбежал ко мне, то я увидал, что это была какая-то большая жесткая желтоватая бумага, которая хрустела, когда он махал ею, и что глаза, в которых выражалось счастье, так и бегали.
– Ура, Джек! – громко закричал он. – Где Эди? Где Эди?
– Что это такое, дружище? – спросил я.
– Где Эди?
– Что это у тебя?
– Это мой диплом, Джек. Теперь я могу лечить, когда захочу. Все сошло хорошо. Я хочу показать его Эди.
– Самое лучшее, что ты можешь сделать, это – совсем забыть об Эди, – сказал я.
Я никогда в жизни не видал, чтобы кто-нибудь так изменился в лице, как он, когда я сказал эти слова.
– Как! Что ты хочешь сказать этим, Джек Кольдер? – проговорил он, заикаясь.
Говоря это, он выпустил из рук свой драгоценный диплом, который упал за изгородь и летел по степи до тех пор, пока не долетел до куста вереска, где остановился и трепетал от ветра; но Джим даже и не посмотрел на него. Он смотрел в упор на меня, и я видел, что его глаза загорелись каким-то зловещим огнем.
– Она недостойна тебя, – сказал я. Он схватил меня за плечо.
– Что ты сделал? – прошептал он. – Это какая-нибудь твоя штука? Где она?
– Она убежала с тем французом, который жил здесь.
Я все придумывал, как бы мне сказать ему это помягче, но так как я совсем не умел говорить, то не мог придумать ничего лучше этого.
– О! – сказал он и стоял, кивая головой и смотря на меня, но я прекрасно понимал, что он не видал меня и едва держался на ногах. Так простоял он с минуту или больше, с руками, сжатыми в кулаки, и все кивая головой. Затем он точно с трудом что-то проглотил и сказал странным резким и хриплым голосом:
– Когда это случилось?
– Нынче утром.
– Они были обвенчаны?
– Да.
Он ухватился рукой за дверной косяк, чтобы удержаться на ногах.
– Она ничего не велела мне передать?
– Она сказал, что просит тебя простить ее
– Пусть пропаду я пропадом в тот день, когда сделаю это! Куда же они поехали?
– Надо думать, во Францию.
– Кажется, его фамилия де Лапп?
– Его настоящая фамилия де Лиссак, и он – лицо важное – полковник гвардии Бони (Бонапарта).
– Ах! Он, должно быть, едет в Париж. Это хорошо! Это хорошо!
– Держитесь! – закричал я. – Отец, отец! Дай сюда водки!
Под Джимом подогнулись колени, но он успел оправиться прежде, чем старик прибежал с бутылкой.
– Унесите отсюда водку, – сказал он.
– Выпейте, мистер Хорскрофт, – закричал мой отец, суя ему в руки бутылку. – Это подкрепит вас! Он схватил бутылку и перебросил ее через садовую изгородь
– Это очень хорошо для тех, кто хочет забыться, – сказал он, – но я буду помнить.