Тень ветра

Лунным лучом блеснул меч, и Дик вновь пережил то мгновение, когда древко в руках противника распалось. Враг не успел ни отдернуть копье, ни отбить удар, ни прикрыться щитами, ни выбросить навстречу атакующему свой длинный прямой клинок: Две Руки, Тень Ветра, был уже рядом, промелькнув меж гибких ветвей как самая гибкая ветвь, пролетев над ними птицей, проскользнув змеей… Это свершилось помимо сознания Дика; ноги его сами ведали, куда ступить, мышцы — где расслабиться, где окаменеть в мгновенном усилии. Время вновь выкинуло свой старый фокус, провалившись в никуда, растворив ту долю секунды, что разделяла прошлое и настоящее. Казалось: вот он стоит перед кустом хиашо, вот тянется к нему двузубое копье, вот падает перерубленный наконечник… А в следующий миг он был уже в зарослях, с мечом, прижатым к бедру, с секирой наперевес — так, чтоб ударить топорищем пониже щитов, повыше кольчужного пояса.

Он ударил. Конец древка пришелся в подреберье, отшвырнув противника назад. Впрочем, не слишком далеко — кусты не пустили. Воин Холодных Капель повис на них, выронив оружие, и был он на вид скорее мертв, чем жив. Но Дик не сомневался, что ему еще рано в Погребальные Пещеры.

С трудом он выволок бесчувственное тело из кустов, бросил в траву и огляделся в поисках Чоча. Он помнил, как огляделся, но сейчас — быть может, потому, что видел все происшедшее во сне, — время опять растворилось, и Дик внезапно очутился в плотном кольце воинов-тай. Разгоряченные битвой, они махали руками, крутили в воздухе клинки и кричали, кричали, кричали… Дик не слышал ни слова, но знал, что они кричат.

Досматривать сон ему не хотелось. Он застонал, желая вырваться из омута сновидений, но прошлое крепко вцепилось в него, не отпускало, держало мертвой хваткой. Он должен был все увидеть и пережить; увидеть еще раз, пережить снова, ужаснуться и шагнуть за ту грань, где ожидала его последняя метаморфоза, где Дик Саймон, сын Филипа Саймона, превращался в тайского воина Две Руки из клана Теней Ветра. И сейчас, пребывая в сонном забытьи, он смирился с этим — как смирился тогда, на заваленной трупами поляне, у медленных темных вод лесной реки.

Он стоял, возвышаясь над побежденным и стискивая в кулаке нож — особый нож, ритуальный клинок тимару, короткий, узкий и заточенный до бритвенной остроты. Он стоял, слушал и ждал. Чего же? Чуда? Что пленник, валявшийся перед ним без сознания, внезапно вскочит и, перепрыгнув через кусты хиашо, обернется рыбой и скроется в реке? Или взлетит в небеса, точно посыльный орел с четырьмя крылами? Или…

— Режь! — ревели воины. — Режь! Режь!! Режь!!!

— Режь, — сказал Чоч, повелительно вытягивая руку. Он нагнулся и взмахнул ножом.

* * *

"Мы должны быть людьми, парень, — говорил отец. — Людьми, достойными уважения тай и тайя. Нам надо показать, что мы не уступаем им ни в чем… Понимаешь? Я говорю не о наших машинах и зданиях в сорок этажей, не о Пандусе, вертолетах и монорельсовой дороге, не о ружьях, глайдерах и телевизорах, а о вещах, которые ценят тайят. Ты не должен им уступать, Дик! Хоть мы, по их мнению, калеки…”

Глаза Дика открылись. Отцовский голос, будто комментируя беззвучные миражи и подводя им итог, еще звучал раскатистыми переливами, но врата в мир сновидений уже захлопнулись. Над ним белел потолок, в распахнутое окно вливался свежий утренний воздух, и где-то вдали вызванивали к заутрене соборные колокола. Он был в Смоленске, в коттедже на речном берегу, окруженном яблонями и кустами крыжовника, и от тайятских лесов его отделял широкий быстрый поток и невидимый барьер Периметра. Он был в своей комнате, лежал в своей постели — впервые за семь последних лет.

Сейчас, в первый момент пробуждения, ему казалось, что в нем уживаются разом три Дика. Первый был десятилетним мальчишкой, буйным и непоседливым, коего пестовали суровые руки тетушки Флори; второй — подростком и юношей, жившим в Чимаре, учеником Чочинги, возлюбленным темноглазой Чии; третьим был Дик Две Руки, воин Теней Ветра, возвратившийся из тайятских лесов. Собственно, уже не Дик, а Ричард Саймон, чей Шнур Доблести лишь на ладонь не доставал пояса. И висели на этом ожерелье отнюдь не крысиные клыки!

Сей факт мог ужаснуть Дика-мальчика и Дика-юношу, но Ричард Саймон относился к нему спокойно. Вот только эти сны… Проклятые сны… Там, в лесах, он не видел снов. А может, видел, да не запомнил… Во всяком случае, они не доставляли ему неприятных переживаний.

Он задумался, глядя в невысокий беленый потолок и чувствуя, как два первых Дика стремительно уменьшаются, отступают в прошлое, исчезают. Он вновь был Ричардом Саймоном, цельной личностью, воином и мужчиной, хоть по законам своей расы едва достиг совершеннолетия. Но возраст измеряется не годами, а опытом. Когда-то — тысячелетие назад! — отец спросил, твердо ли его намерение спуститься в лес. Отец не пытался его отговорить или подтолкнуть к определенному решению, он лишь сказал: тебе жить с людьми, сынок, все-таки с людьми, а не с тайят. Ты должен сделаться настоящим человеком…