Тень ветра

Тем же самым утром в издательство позвонил служащий морга Мануэль Гутьеррес Фонсека. Сеньор Фонсека объяснил мне, что накануне в морг поступило тело некоего Хулиана Каракса. Сопоставив паспорт покойного и имя автора книги, которая была при нем, и подозревая если не явное нарушение, то некоторую небрежность в отношении соблюдения инструкций со стороны полиции, он счел своим моральным долгом позвонить в издательство, чтобы поставить нас в известность о случившемся. Слушая его, я чувствовала, что умираю. Я сразу подумала, что это ловушка Фумеро. Хотя сеньор Гутьеррес Фонсека выражался с щепетильностью добропорядочного служащего, в его голосе проскальзывало что-то такое, что даже он сам не смог бы объяснить. Когда раздался этот телефонный звонок, я была одна в кабинете сеньора Кабестаня. К счастью, Альваро ушел на обед, иначе я бы просто не смогла объяснить причину своего состояния. Из глаз у меня градом текли слезы, а руки мелко дрожали, едва удерживая телефонную трубку. Гутьеррес Фонсека сказал, что счел целесообразным сообщить нам обо всем.

Я поблагодарила его за звонок тем фальшиво-формальным тоном, каким обычно завершают подобные разговоры. Едва положив трубку, я закрылась в кабинете и закусила кулаки, чтобы сдержать крик отчаяния. Потом я умылась и быстро ушла домой, оставив Альваро записку, в которой говорилось, что я заболела, но завтра приду пораньше и разберу почту. Мне стоило невероятных усилий не бежать по улице, а идти с невозмутимым видом, свойственным только людям, которым нечего скрывать. Вставив ключ в замочную скважину, я обнаружила, что замок взломан. Внутри у меня все оборвалось. Внезапно ручка стала поворачиваться изнутри. Я подумала, что сейчас умру, прямо здесь, на темной лестнице, так и не узнав, что случилось с Микелем. Дверь в квартиру распахнулась. На пороге стоял Хулиан Каракс, мрачно смотря на меня. В тот момент я почувствовала, как жизнь возвращается ко мне, и благодарила небеса за то, что вместо Микеля они вернули мне Хулиана. Надеюсь, Бог простит меня за это.

Мы прижались друг к другу в бесконечно долгом объятии, но когда я попыталась найти его губы, Хулиан внезапно отстранился и отвел взгляд. Я заперла дверь, и, взяв его за руку, повела в спальню. Вытянувшись на кровати, мы долго лежали обнявшись. Солнце клонилось к закату, и тени в комнате горели пурпурно-алым. Вдалеке раздавались выстрелы. С тех пор как началась война, их можно было слышать каждую ночь. Хулиан плакал у меня на груди, а я чувствовала, как меня наполняет бесконечная усталость. Позже, когда совсем стемнело, наши губы встретились, и под покровом ночи мы, наконец, освободились от одежды, пахнущей страхом и смертью. Я пыталась думать о Микеле, но горячие руки Хулиана, сжимавшие мое тело, лишили меня стыда и боли. Я хотела навсегда забыться в его объятьях и никогда больше не возвращаться, даже сознавая, что на рассвете, обессилевшие, презирающие себя, мы не сможем смотреть друг другу в глаза, терзаемые мыслями о том, в кого мы превратились.

10

Я проснулась на рассвете от шума дождя. Комнату наполняли серые сумерки. Кровать была пуста.

Хулиан сидел за письменным столом Микеля, нежно касаясь пальцами клавиш его печатной машинки. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Его улыбка, теплая, отстраненная, ясно говорила, что он никогда не будет моим. Внезапно мне захотелось сделать ему больно, ранить его. Это было бы так просто — сказать, что Пенелопа мертва, что все это время он жил в заблуждении, что у него теперь осталась только я.

— Я не должен был возвращаться в Барселону, — прошептал он, мотая головой.

Я опустилась на колени возле него.

— Здесь нет того, что ты ищешь, Хулиан. Давай уедем. Вдвоем, только ты и я. Уедем подальше отсюда. Пока еще есть время.

Хулиан внимательно посмотрел на меня.

— Ты знаешь что-то, о чем мне не говоришь? — спросил он.

Сглотнув комок в горле, я отрицательно покачала головой. Хулиан, казалось, поверил.

— Ночью я снова пойду туда.

— Хулиан, ради бога…

— Я должен удостовериться.

— Тогда я пойду с тобой.

— Нет.

— В последний раз, когда я осталась ждать здесь, я потеряла Микеля. Если пойдешь ты, пойду и я.

— Все это не имеет к тебе никакого отношения, Нурия. Это касается только меня одного.

Я спрашивала себя: неужели этот человек на самом деле не понимает, какую боль причиняют мне его слова, или ему это просто безразлично.

— Это ты так думаешь…

Он хотел погладить меня по щеке, но я отстранила его руку.

— Ты должна была бы возненавидеть меня, Нурия. Тебе бы стало легче жить.

— Я знаю.

Целый день мы бродили по городу, чтобы только быть подальше от давящего полумрака той комнаты, где все еще стоял влажный аромат кожи и смятых простынь. Доехав до Барселонеты, мы медленно пошли по пустынному пляжу, где растворялся в дымке цветной мираж песка. Мы присели на берегу, у самой воды, как это обычно делают дети и старики. Хулиан молча улыбался, думая о чем-то своем.