Тень за правым плечом

Прибытие букета происходило уже без меня: я в это время диктовала бедным детям из «Азбуки», чтобы потом, собрав тетрадки, поправить их погрешности в письме. Поскольку я перехватила (как выразилась бы составительница этого букваря) факел знаний прямо из рук не вовремя согрешившей просветительницы, я не могла повлиять ни на выбор учебника, ни на сам ход урока, который вдобавок строго регулировался министерскими инструкциями. Вряд ли бы мне, конечно, удалось отыскать среди дозволенных учебников что-нибудь поприличнее — вероятно, потайная цель их всех состояла в том, чтобы сызмальства не только отвратить деток от всякого учения, но и заодно привить им чувство глубокого презрения к миру подлых сюсюкающих взрослых. «Скажи мне, батюшка, как счастия добиться?» — спрашивал в стихах недоумок-крошка у своего умудренного папаши. «Дороги лучше нет, как телом и умом трудиться», — отвечал тот, заодно греша против ритма, не говоря уже о здравом смысле. Содрогаясь от омерзения, я диктовала эти липкие слова; девочки, печально постукивая перышками о дно чернильниц, записывали.

Я смотрела на сидящие аккуратными рядочками фигурки в коричневых платьях (в старших классах их разрешено было поменять на черные) с тяжелым чувством: все происходящее с ними было как-то особенно против природы и совести. Их еще затемно выхватывали из теплых кроваток, наряжали в глупое, неудобное платье и отправляли в гимназию, где стайка потрепанных взрослых самым обидным и неудобным образом учила их лицемерию. Конечно, грамота нужна, и просвещение есть благо, но беда в том, что цинические картины, ежедневно ими наблюдаемые в обыденной жизни, бесконечное число раз опровергали то, что мы вместе с авторами прописей пытались им внушить. Если бы мы все, учителя, вдруг напоены были особенным эликсиром, заставляющим нас говорить правду, разве этому мы учили бы бедных детей? «Пока маленькая — старайся не злить родителей, а как подрастешь — стремись завлечь мужчину, чтобы выйти за него замуж. Будешь терпеть его гнусные забавы и в муках рожать других детей. Потом станешь его обманывать, чтобы поменьше работать, а побольше отдыхать, но все равно скоро состаришься и умрешь, хорошо, если не в нищете» — вот, собственно, и вся абевега их существования. Может быть, в каких-нибудь сияющих далях окажется, что праправнук одной из них — новый Александр Македонский, но, право, нельзя же сводить смысл жизни всех этих бедных розовых деток к тому, что кто-то из них в далеком будущем невольно поучаствует в появлении на свет какого-нибудь нового героя в дивном пернатом шлеме, который прославит себя особенно изощренными убийствами.

Тяготящее меня устройство земной жизни предлагает, если отбросить все маскирующие его фантазии, очень скромное вознаграждение за тяжелые многолетние мучения. Ни человека, ни теленка никто не спрашивает, хочет ли он родиться на свет: эта сделка заключается за его спиной, как в Америке продают раба. Дальнейшая судьба теленка очевидна: он, кормясь, будет получать свою долю животного наслаждения, за что рано или поздно расплатится быстрой смертью. Человек тоже будет получать маленькие доли удовольствия — от игры, от еды, от праздности, от вина: это, конечно, зависит от того, в какой семье ему повезло родиться. Но, в отличие от теленка, который вряд ли задумывается о своем месте в мире, человек вынужден тащить за собой груз печальных мыслей, которые отравят ему каждое из столь немногочисленных ожидающих его наслаждений.