Тень за правым плечом

Но для меня главным во всей этой истории было то, что она напомнила о пакетах, переданных мне стариком Монаховым. Не сказать, чтобы я связывала с ними особенные ожидания, но внутреннее чутье совершенно недвусмысленно подсказывало мне, что это не просто злая шутка или выверты его болезненной фантазии. В конце концов, выполнив хотя бы первую часть его инструкций, касающуюся петроградского магазина, я ничего не теряла. Поэтому на следующий день, строго-настрого наказав Мамариной никуда не отлучаться из наших меблирашек, я взяла нужный конверт и отправилась в лавку Клочкова. Сердце мое, как это говорится по-русски, было, конечно, не на месте: хотя Мамарина, кажется, и вернулась наконец в свой прежний (впрочем, невеликий) разум, я понимала, что в любую секунду она может, повинуясь внезапному порыву, забыть про меня, про дочь, про все прочее и уйти, например, с цыганским табором — оставалось только уповать на то, что этот стих найдет на нее не в мое отсутствие. Тащить их с собой мне не слишком хотелось: если я правильно догадывалась, что именно находится в пакете, предстоящее мне занятие требовало особенной деликатности.

В действительности все оказалось проще, чем представлялось. Магазин Клочкова я нашла без всякого труда — и даже изумилась, как много раз в прежние годы проходила мимо, не обращая внимания на вывеску. Его стеклянная дверь была заперта, но сквозь нее выглядывал какой-то маленький чернявый господин с усиками, отчасти похожий на кота: удостоверившись, что я пришла одна, он с хрустом отпер замок и, ни слова не спрашивая, угодливо пригласил войти. Там было на удивление многолюдно и сильно накурено, как, вероятно, бывает в клубах: сходство усугублялось тем, что все посетители были мужчинами, причем какого-то особенно затрапезного вида — вряд ли сюда допускались исключительно холостяки или при вступлении брался особенный зарок пореже переменять платье и избегать брадобреев, но впечатление было именно такое. На прилавке темного дерева лежала небольшая книжка в зеленом переплете, и над ней, отчасти прикрывая ее руками, склонился лысый толстяк в косоворотке; с другой стороны прилавка, спиной ко мне, стояли еще двое. Один из них, заслышав, видимо, звук открывающейся двери, обернулся: был он мучнисто-бледен, с тоненькими усиками щеточкой и моноклем в глазу; быстро смерив меня взглядом, он вернулся к своим собеседникам. Еще двое разглядывали, медленно переворачивая, гравюры с портретами каких-то бородатых старцев, вываленные большой стопкой на полированный деревянный стол; они даже не отвлеклись от своего занятия.

Покуда я оглядывалась, впустивший меня котовидный господин смиренно стоял рядом, но когда я, осмотревшись, вновь обратила на него внимание, он вопросительно поднял бровь. Я сообщила ему, что хотела бы кое-что предложить на продажу. Он коротко кивнул и показал мне жестом следовать за ним. Нырнув в неприметную дверь за шкафами, мы прошли полутемным коридором и оказались в большом кабинете без единого окна. Вполне возможно, что когда-то, при прежних хозяевах, окна здесь и были, но теперь все стены до последнего квадратного дюйма были заняты плотно забитыми книжными полками. Более того, книги неаккуратными стопками высились на нескольких стоящих тут же разномастных стульях и столах. Недовольно кряхтя, антиквар освободил один из стульев, сняв с него несколько тяжелых по виду волюмов, и пригласил меня присесть; сам же остался стоять как бы в замешательстве, с книгами в руках; потом, спохватившись, опустил их на пол и, извинившись, меня покинул.

Ожидание затянулось. Я не то чтобы нервничала, но чувствовала себя как-то неуютно; кроме того, меня не оставляло ощущение, что за мной все это время наблюдают. Интересно зачем: может быть, они ожидали, что я выдерну с полки какую-нибудь особенно редкую книгу и спрячу ее под блузку? Чтобы не разочаровывать возможного наблюдателя, я потянулась к ближайшей стопке и взяла верхнюю из лежащих в ней брошюр. Удивительно, но это оказалась пьеса Метерлинка «Пеллеас и Мэлизанда». Не успела я ее открыть, как дверь распахнулась и вошли двое — похожий на кота и с ним толстяк, который прежде стоял за прилавком. Он кивнул мне (довольно, между прочим, небрежно) и прошествовал к единственному, не считая моего, незанятому стулу.

— Что бы вы хотели нам предложить? — спросил он совершенно бесцветным голосом.