Тень за правым плечом

Вместо ответа я протянула ему полученный от Монахова конверт. Он покрутил его в руках и передал своему подручному, который метнулся куда-то вглубь кабинета, вернувшись с маленьким изогнутым клинком разбойничьего вида. Аккуратно поддев уголок, он хирургическим движением открыл конверт и заглянул внутрь, после чего засунул туда руку и достал листок желтоватой бумаги, с двух сторон исписанный коричневыми чернилами. Бегло взглянув на него, он, аккуратно держа за самый краешек, передал его толстяку. Со своего места я видела, что это, вероятно, чье-то письмо: по крайней мере, начиналось оно с короткой строки. Толстяк посмотрел на листок как будто в некотором замешательстве, перевернул его и уставился на подпись, после чего переглянулся со своим коллегой. Со стороны это выглядело так, как будто я сажусь играть в вист с двумя шулерами, причем не слишком умелыми: им явно хотелось что-то быстро обсудить, но в моем присутствии они на это не решались.

Толстяк положил письмо на столик, внимательно посмотрел на меня, потом почему-то вздохнул; опять взял рукопись и теперь стал разглядывать ее на просвет, как будто прикрываясь им от довольно тусклой электрической лампочки, горевшей под потолком. Что-то он там увидел, что его удовлетворило, потому что на безмолвный вопрошающий взгляд котообразного он ответил утвердительным кивком и еле слышно пробормотал «двадцать девятый».

— А принеси саитовский трехтомник, — приказал он вдруг. — И любой ефремовский том с факсимиле.

Второй, мягко ступая, исчез в коридоре, а я вновь потянулась к отложенному было Метерлинку, но не успела прочесть и половины страницы, как толстяк заговорил со мной:

— А позвольте полюбопытствовать, откуда у вас этот документ?

К этому вопросу я была готова.

— Я выступаю как доверенное лицо одной особы, которая по причинам личного характера хотела бы сохранить инкогнито. Ее имя, если бы я могла его вам назвать, объяснило бы все — но, увы, я лишена возможности это сделать.

(Удивительно, насколько человеческий язык приспособлен для лжи и уверток и насколько он бывает замечательно результативен: ведь я, по сути, сказала только «не суй свой нос куда не следует, все равно ничего не скажу», — но мой собеседник был полностью удовлетворен, как будто услышал самые правдоподобные объяснения.)

Его подручный вернулся, притащив с собой четыре книги: три потоньше и одну потолще. Мне, признаться, стало уже самой любопытно, что за листок содержался в монаховском конверте, но хитрец успел обернуть все тома в газетку, так что разглядеть названия у меня не получилось. Выбрав из трех томов один, они раскрыли его и начали торопливо листать, поглядывая то в книгу, то на принесенное мною письмо. В какой-то момент толстяк потянулся за ножом, которым до этого вскрывали конверт, но оказалось, что ему просто нужно разрезать страницы. Наконец они явно нашли там то, что искали, и снова посмотрели друг на друга. Мне, признаться, эта пантомима начинала надоедать.

— Так что, господа, — проговорила я скучающим тоном. — Что скажете?

— Нас бы это могло заинтересовать, — чуть разлепляя губы, проговорил толстый. — А что бы вы хотели получить?

— У меня инструкция — выслушать ваше предложение, — отвечала я, ничуть не кривя душой. —

И действовать по обстоятельствам. А кстати, Молчанова магазин тут недалеко, кажется? — сымпровизировала я (фамилию я запомнила из вчерашних горестных рассказов Викулина) — и, по всей видимости, весьма удачно: оба моих собеседника дернулись так, словно через них пропустили электрический ток.

— Ну что сразу Молчанов, — проворчал толстый. — Позволите нам минутку пошушукаться?

— Но именно минутку, — отвечала я, почувствовав, что нащупала болезненную точку.

Вернулись они, по моим ощущениям, минут через пять, причем с торжественным видом. Толстяк, откашлявшись, начал:

— Вы, наверное, понимаете, что время для антикварной торговли сейчас не слишком удачное. Все продают, никто ничего не покупает, на рынке — полный разброд, покупатели наши по большей части за границей…

— …то есть денег для покупки у вас нет? — докончила я в тон.

— Не совсем так. Позвольте мне высказаться. Но несмотря на это…

— Нет уж, позвольте мне, — вновь перебила я его. — Сколько вы предлагаете?

— Шестьдесят.

Тут настала моя очередь прийти в недоумение. Понятно, что речь шла не о шестидесяти рублях, на которые можно было купить разве что два мешка картошки, но о чем? Шестьдесят тысяч, несмотря на невиданный рост цен, представлялись мне вполне серьезным кушем, но точно ли речь шла о них? В любом случае, как советовал Монахов, я решила поторговаться.

— Как-то маловато, — протянула я задумчиво.

— Семьдесят пять. Больше уже никак.

— Даже не знаю…

— Ну слушайте, ну семьдесят пять арапчиков, — вылез вдруг похожий на кота, — ну побойтесь Бога.