Тень за троном

Андрей, в отличие от коменданта, головы не терял. На сдачу он и не рассчитывал – экая глупость! Понятно же, что комендант будет выслуживаться что есть сил. Сдать крепость для него смерти подобно. Русские хоть и оценят, да не наградят, а к шведам тогда лучше и не соваться. Так что…

Только бой.

Но…

– Пока я жив, вы, собаки, в крепость не войдете.

– Мы не шведы, мы глотки молча рвем.

– Верните заложников.

– Нет. Им не причинят вреда, но и отпустить их туда, где опасно и стреляют, я не могу. Приказ государя – невинные пострадать не должны. По возможности.

Взгляд Пересветова-Мурата был полон презрения.

– Верить вам…

Языков возвысил голос так, что его было слышно и на стенах.

– Слово русского дворянина, не предателя, что вреда я им не причиню! Если кто решит присоединиться к своей семье – препятствовать не будем, отпустим на все четыре стороны! Но и в крепость безвинных на смерть не верну!

На том и разошлись.

И началась осада.

У Языкова и верно не было с собой пушек, достаточных для разрушения стен. Зато были люди, которые перекрыли все выходы из крепости. И шанцевый инструмент, так что русские принялись копать окопы и траншеи.

Пересветов-Мурат попытался отправить голубя – застрелили.

Гонцов перехватили.

И спокойно и упорно сооружали валы для батарей.

Шведы видели это из крепости, но противодействовать не могли. Их было меньше, к тому же русские, отступая, рушили все, что под руку подвернется. Идти по открытой местности? Заметили бы и убили.

Через шесть дней валы для батарей были готовы. А там и подкрепление подоспело. Корабли с пушками спустились вниз по Неве, причалили вне досягаемости шведов и принялись выгружать орудия.

Языков еще раз предложил коменданту крепости почетную сдачу, опять получил отказ и разрешил начать обстрел. Тем более вести были хорошие. Орешек взят, теперь, коли он успеет расколоть Ниеншанц до подхода основных сил, государь будет весьма доволен.

И Андрей Максимович приказал начинать обстрел.

Надо сказать, тут еще вмешалась судьба. Может, шведы и потрепыхались бы подольше, но Языкову неоправданно повезло. Одно из ядер уже на второй день обстрела попало в пороховой погреб крепости – и громыхнуло так, что даже пушки подпрыгнули.

А спустя какое-то время над Ниеншанцем заколыхался белый флаг.

И снова те же, и снова там же, но на этот раз Языков лучился самодовольством, а вот комендант крепости был белым от ярости.

– Я хочу обсудить условия сдачи.

– Без условий, – отрезал Языков. – Выходите и сдаетесь на милость победителя. Дальше вашу судьбу решит государь.

– Я могу остаться в плену. Но отпустите моих людей.

– Нет.

– Мы можем продолжать сопротивление.

– Не можете. Сколько у вас там осталось пороха? На два выстрела? На три?

– Вам хватит.

– А мы не пойдем на штурм. Я прикажу стрелять и стрелять, пока не размолочу вашу стену в ошметки. А сколько при этом останется от гарнизона – плевать. Государь меня ругать за это не станет.

– Отпустите хотя бы женщин и детей.

Пересветов-Мурат смотрел на русского и понимал, что торга не будет. Да и жизнь у него вряд ли останется после сдачи. Этот человек не лжет, он и правда будет уничтожать. А он…

Он может погибнуть в бою.

А может, и не в бою. Гарнизон – это живые люди, и после таких известий они его просто на штыки поднимут. Запросто.

– Тех, кого мы взяли? Отпустим. Но когда подойдет основной корпус, и они уже не будут представлять опасности.

– Я переговорю со своими людьми. Что их будет ждать в плену?

– Работа. Крепость укреплять надобно.

Вежливые слова, спокойные лица – и глаза. У Языкова – презрительные и жестокие. У Пересветова-Мурата – полные ненависти.

Ровно через шесть часов после этого разговора крепость Ниеншанц выбросила белый флаг.

Шведских воинов выводили, связывали и переписывали. Завтра же их приставят к работе. Копать рвы, укреплять стены… в Ниеншанце отныне стоит русский гарнизон. А называться крепость будет…

Алексей Алексеевич приговорил – Желудем. А что, тоже орешек, тоже грызть потребно. А Бог не выдаст – шведская свинья не съест.

Впереди лежал Выборг.

* * *

– Турки взяли Вену.

– Сонюшка, да ты что?!

Соня весело улыбнулась:

– Божий промысел, тетушка. Что тут скажешь?

– Нехристи! Ужасно! – выдохнула Ульрика-Элеонора.

Софья улыбнулась девушке:

– Конечно, неприятно. Но для меня это значит, что турки не будут разорять наши рубежи. Своя страна мне важнее, чем проблемы Священной Римской Империи.

– А если они пойдут вперед? – Феодосии было искренне любопытно.

– Вряд ли. Сил не хватит.

– А что мы теперь будем делать?

– Ждать пана Ежи из плена и государя с войны.

Ульрика чуть покраснела. Да уж, ждать государя… что-то он еще скажет? С другой стороны, пусть девочка и не красотка, но Софья с Лейлой уже успели над ней неплохо поработать. Сарафан подчеркивал и грудь, и бедра, волосы, отмытые от пудры, оказались пепельно-русыми, нос, конечно, никуда не делся, но правильно выщипанные брови зрительно чуть изменили форму глаз, и он стал казаться не таким огромным. А так – девочка неплохая. Мягкая, тихая, неглупая… золото будет, а не жена.

А лицо… ну что, ночью все кошки серы, только гладить надо уметь.