Тень земли

Дыхание Косого сделалось шумным и тяжким, глазные яблоки выпучились, с губ потекла слюна. Саймон попробовал поймать его взгляд, но безуспешно — зрачки противника сошлись у переносицы и смотрели куда-то вниз, на истоптанный песок в бурых пятнах запекшейся крови. Он тоже поглядел туда, предчувствуя некую каверзу — как раз вовремя, ибо Мамонт вдруг откинулся назад и попытался ударить его коленом в пах. «Такого уговора не было, приятель», — пробормотал Саймон, чуть повернувшись и подставляя бедро. Затем руки его напряглись, под пальцами хрустнула плечевая кость, и потерявший равновесие соперник начал послушно сгибаться дугой. Ноги Косого дрожали, из горла вырывался прерывистый хрип.

Нижние ряды молчали, подсчитывая убытки, верхние взорвались громкими воплями. Подняв голову, Саймон увидел множество загорелых бородатых лиц, множество глаз и разинутых ртов; поначалу каждый вопил свое, но вскоре над амфитеатром раздавался единый ликующий клич: «Железный Кулак! Железный Кулак! Железный Кулак!» За ограждавшей арену каменной стенкой тянулся на цыпочках Пашка-Пабло, показывая Саймону оттопыренный большой палец, радостно выплясывал Кобелино, а паханито Обозный хлопал по собственной заднице и восхищенно закатывал глазки. Потом он свел ладони, повелительно кивнул Саймону и сделал резкий жест, будто выкручивая белье.

— Кажется, велят тебя прикончить, — проинформировал Саймон Косого. — Но это, я думаю, перебор.

Он отшвырнул обмякшее тело, стряхнул прилипший песок и быстрым шагом направился к поребрику. Пашка, выудив откуда-то чистую тряпицу, принялся обтирать ему плечи, Кобелино держал наготове рубаху. Натянув ее, Саймон поднял свой мешок. Публика ревела и бесновалась; одни были готовы боготворить его, другие — растерзать. Эти, в первых рядах, находились ближе.

— Уходим. — Он кивнул в сторону прохода. — Уходим, быстро!

— Ты, гуртовщик, не торопись, — необъятная туша Обозного загородила дорогу. — Нынче ты победитель и именинник, народец с тобой пообщаться желает. Да и я тоже, хрр… Куда тебе спешить?

— К моей машине.

Саймон попробовал обойти толстяка, но тот вцепился в него словно клещ.

— Будет твоя, если ты станешь мой! Контракт на пятьдесят боев, гуртовщик! Рио, Буэнос-Одес, Санта-Севаста и Харка-дель-Каса! А после…

— Провались ты со своим контрактом!

Оттолкнув Обозного, Саймон вслед за Пашкой и Кобелино нырнул в проход. Рев, доносившийся из амфитеатра, сделался глуше, но к возбужденным людским голосам добавились треск скамей и яростные вопли. Кажется, там начиналась драка.

— Хрр… — Обозный, несмотря на тучность, резво перебирал ногами, не отставая от Саймона до самых ворот. — Хрр… Не будь кретином, гуртовщик! Кретин… хрр… не знает, где его счастье, а где — несчастье. Ты ведь не кретин, хрр? Твое счастье — со мной! А несчастье, хрр, от меня… Ежели не остановишься, тогда, может, и не выйдешь… хрр… или выйдешь, а до колес не дойдешь… хрр… заложу пальцы в рот да свистну своих парней.

— Не свистнешь. Нечего будет закладывать.

Сбросив с плеча мешок, Саймон вытащил Шнур Доблести и потряс им у лица паханито.

— Что такое? — спросил тот, отстранившись с брезгливым видом. — Хрр… Кости? Что за кости?

— Фаланги пальцев.

— Чьи?

— Всяких свистунов. — Саймон нашарил в мешке нож и усмехнулся, всматриваяясь в побелевшее лицо Обозного. — Тут еще есть место, паханито. Желаешь присоединиться?

Он пощекотал рукоятью жирную складку, свисавшую с шеи толстяка, и двинулся к автомобилю.

Обозный его не преследовал.

КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК

Временами рубцы, оставленные плетью, начинали ныть. Это была не та мучительная боль, от которой Гилмор дергался и извивался во время пытки; скорее даже не боль, а напоминание о ней — о том, как бич гулял по обнаженной спине и груди, о криках, что срывались с его губ, и об ухмылках, которыми мучители сопровождали каждый удар. Он не запомнил их лиц — вспоминались только фигуры в синем, мерно склонявшиеся над ним, и еще одна, у стены, в расшитом серебром мундире. Гилмор знал, что этого светлокожего мулата зовут Бучо-Прохор Перес и что он — глава полиции северного округа Рио. Капитан-кайман, а по совместительству — бугор смоленских вертухаев.

К счастью, его истязали недолго, так как вина была небольшой — стихи пессимистического содержания. Что-то такое:

Волна, как женщина, летит, раскинув руки,
Надеется, что ждет ее утес,
Ударится в него — и отступает в муке.