Тень земли

— П-потом? — Старик внезапно оскалился, будто дряхлый, но сохранивший зубы волк. — Потом они Хорхе к-кровь пустят. П-передел случится, вот что потом! Успеешь ноги унести — т-твое счастье. В порт иди, к м-моим паханам. Скажешь им слова на тайном языке, будут знать, что от м-меня пришел…

— Какие слова? — спросил Саймон и услышал на искаженном английском:

— Оллз фиш зет камс ту зе нет…

Тайный язык! Пожалуй, здесь он мог считаться тайным — забытый и мертвый, как речь шумеров или древних египтян. И столь же непонятный, как язык аборигенов Тайяхата.

«All's fish that comes to the net», — повторил Саймон про себя. «Что в сетях, то и рыба».

Дон Хосе продолжал бормотать:

— В порт иди, в порт… К Сергуну… или к Митяю… Найдешь их… А коль вернешься, скажи своим — нечего у н-нас искать и н-незачем. Н-нет ничего, давно нет…

Это он об оружии, догадался Саймон и спросил:

— Может, Грегорио что-то известно? Или Анаконде?

— Н-не думаю. Но если не веришь — спроси.

— Спрошу. — Саймон поднялся и отступил к зарослям. — Спрошу, дон Хосе. Прощай. Привет тебе от пана Сапгия.

— Обожди… — Старик потянулся к нему дрожащей рукой. — Т-ты как моих качков усыпил? Т-там, на пирсе?

Саймон неопределенно пожал плечами:

— Есть способы, дон Хосе.

— Есть, с-слышал… У нас забыли, а у вас, видно, помнят… У нас б-больше ножиком или д-дубиной… н-не хочу… и трястись н-не хочу… Хочу уснуть! Б-быстро. С-сделаешь?

Опустившись на колени, Саймон заглянул в морщинистое лицо. Первый дон, разысканный им в Рио, был стар, немощен и жалок, словно крыса, которой перебили хребет. Он, несомненно, умирал; он шел в Погребальные Пещеры мучительным путем, что было карой за прошлые грехи, за всех сгоревших в топках и переправленных на дно. Саймону уже не хотелось его убивать; возможно, это было б вмешательством в прерогативы судьбы, определявшие, кому и как закончить жизнь.

Но дон Хосе просил о смерти. Как человек, соприкасавшийся с ней и выступавший нередко ее посланником, Ричард Саймон знал, что она предстает в самых разнообразных обличьях и, в зависимости от ситуации, может являться казнью, карой, мукой, искуплением или избавлением. Кара была налицо — но заслужил ли этот старик избавление?.. Саймон, не веривший ни в дьявола, ни в Бога, не задавался таким вопросом, ибо его воспитали тайят, не склонные в отличие от людей решать моральные дилеммы. Для них просьба о смерти была всего лишь милостью, оказанной врагу — последней и единственной.

Он коснулся пластины браслета и задержал на ней палец, чувствуя, как цепенеют мышцы; гипнозер был выведен на максимум, и даже для его тренированного мозга удар оказался слишком сильным. Старик, сидевший в кресле, хрипло выдохнул, потом, закрыв глаза, откинулся на спинку. Голова его больше не тряслась, руки лежали на коленях, морщины сделались глубже, щеки обвисли и будто закаменели, придав лицу выражение монументального спокойствия. Здоровых людей гипноизлучатель не убивал ни при каких обстоятельствах — они лишь погружались в сон, более или менее крепкий, в зависимости от дозы и персональной восприимчивости. Но Хосе Трясунчик не был здоровым человеком, и сейчас он стремительно плыл по реке Забвения к океану Вечных Снов.

Саймон несколько раз глубоко вздохнул, чтобы насытить кровь кислородом, поднялся с колен и перепрыгнул через живую изгородь. За ней, у ног усопшего, плавал в бассейне длинный бамбуковый шест, медленно вертелся, подгоняемый ветром, переворачивал и расталкивал игрушечные кораблики. Но маленького крейсера-тримарана среди них не было.

* * *

Дорога к «Красному коню» заняла у Саймона минут тридцать; в конце концов, Рио — невеликий город, и он уже свободно ориентировался во всех его четырех районах. Он предпочитал ходить пешком, не выделяясь среди горожан, поскольку автомобилей тут было немного — может, сотен пять, считая с грузовыми фургонами, сновавшими от складов в гавани к фабрикам и лавкам. Лиловый лимузин, хоть и покрытый дорожной пылью, слишком бросался в глаза, и Саймон ездил в нем только по определенному маршруту — от базы до штаба и обратно. Штабом являлся подвал под «Красным конем», а базой — усадьба Пачанги, спрятанная среди холмов, где поджидала его Мария. Хорошее место, тихое и безопасное, с великолепным сторожем. Правда, крыс и обезьян в окрестных рощах поубавилось, ибо Каа рассматривал их как свою законную добычу.

В «Красном коне» не обнаружилось ни Пако, ни Кобелино, зато — и это было куда приятней — там обретался Гилмор. Сидел за столом у окна, не пил, жевал пшеничную лепешку и что-то писал в толстой тетради. «Мертвые тени на мертвой Земле», — вспомнилось Саймону. Быть может, теперь под пером Майкла-Мигеля рождались не плачи о прошлом, а гимны грядущему?..