Тень жары

– Вроде того… — кивнул я; мы знакомы уже достаточное время, однако, кажется, только теперь я по-настоящему увидел ее лицо.

В нем было качество хорошего шоколада — вкусно, но ни в коем случае не приторно. Некое кукольное начало, безусловно, присутствовало — в ее темных глазах, в персиковой щеке, в припухлости рта — но эта кукольность была без слоя ширпотребовского фабричного лака.

– Нагляделся? — спросила она. Я, наконец, добрался до смысла и понял, чего не хватало на кончиках пальцев.

– А тебе ведь трудно приходится в этой жизни… Я предвидел ее реакцию — это инстинктивная реакция всякой женщины на слишком откровенный, интимный жест малознакомого мужчины: вспыхнуть и зажаться; выждать, выдержать паузу и обороняться — чем-либо нарочито неумным. Выглядело в самом деле неумно — и распускание губ в несколько скошенной, порочной улыбочке, и смешок, и деланное лукавство прищура, и цоканье языком:

– Ца-ца-ца! Нелогично. Сам ведь говорил…

— Что?

– Что у меня потрясающая жопа.

– В том-то и дело.

В ее глазах — откуда-то из самой глубины, со дна — поднялось к поверхности некое мутноватое выражение. Такая муть стоит, как правило, во взгляде крайне утомленного человека.

– Так в чем это дело? — спросила она очень тихо.

– В том, что для девушки, почитывающей на досуге Булгакова, у тебя слишком потрясающая жопа. Да и все остальное тоже.

Она отставила гитару, прикрыла глаза и — не то что бы запела — скорее затянула какую-то долгую, унылую тему; она выводила ее, не раскрывая рта, ее и без того низкий, глубокий голос опускался на самое дно грудной клетки и возвращался обратно протяжным холодным стоном — наверное, такие песни поют в северных деревнях, по самые брови затопленных волнами снежных наметов, поют, остужая взгляд в мохнатых зарослях изморози, извивающейся в крохотном окошке, и пристраивая свой голос к медленно текущему в пустое небо волчьему вою.

Эта вокальная тема не имела отчетливых очертаний и больше походила на импровизацию. Я не вмешивался, хотя чем дальше, тем больше мне хотелось наложить на себя руки.

– Ты прав! — она резко, на полувзлете оборвала стон. — Бывает паршиво.

Я указал на гитару.

– Надо бы тебе потолковее распорядиться своими талантами.

Она нахмурилась, насторожилась.

– Я что-то не так сказал?

Она сузила глаза и долго меня рассматривала — от этого узкого взгляда мне стало не по себе. Сначала так смотрят, а потом без предупреждения бьют тебя чем-то тяжелым по голове, сковородкой или утюгом.

– Да н-нет… — наконец сказала она. — Однако что значит — распорядиться?

– Ну что… Устроилась бы куда-то со своей гитарой. Не в филармонию, конечно, и не в кабак… В какой-нибудь, скажем так, творческий клуб с ограниченным посещением. Интеллигентная публика, тонкие манеры, поэтический настрой души… И, естественно, никаких приставаний и прочих варьетешных штучек.

То ли я с утра был не в форме, то ли в самом деле сморозил какую-то глупость — не знаю. Она резко поднялась, сгребла в охапку мои вещи, сложенные на стуле, и запустила всем этим барахлом в меня.

– Давай-ка, мотай отсюда! Ну! Живей, живей!

Потом она, строго сдвинув брови, внимательно надзирала за тем, как я неторопливо застегиваю рубашку, натягиваю свитер, шнурую кроссовки.

– Еще быстрей!

Резкая смена настроений меня озадачила, я присел перед ней на корточки, попробовал погладить ее колено. Она сбросила мою руку.

– Что стряслось? — спросил я.

Девушка с римских окраин — если я хоть что-то смыслю в женских настроениях — собиралась реветь, губы ее, во всяком случае, характерно вздрагивали.

– Ничего… Мотай отсюда!

Пока я выходил в прихожую за курткой, она успела дать настроению волю — нашел я ее лежащей на диване. Она свернулась калачиком и плакала.

– Послушай. Что все-таки произошло?

Она не ответила, я вышел на кухню, присел на табуретку и сказал, обращаясь к старухе, торчащей в окне напротив, что слишком в нашем деле много неясностей.

Я выкурил сигарету и вернулся в комнату.

Девушка с римских окраин стояла у зеркала и промакивала платком влажные глаза.

– Ничего, — сказало мне ее отражение. — Просто это не твое дело… Когда-нибудь я тебе расскажу.

– О чем?

– Да так. Расскажу. Может быть.

Только часов в десять я выбрался из квартиры-портмоне. Я намеревался заехать домой, переодеться и побриться. Какая-то сволочь слила ночью весь бензин из бака. Пришлось бросить машину у подъезда моей новой знакомой и двигаться своим ходом. Через двадцать минут у метро меня "снял" стального оттенка "москвич".

9

Звонить по телефону нет смысла — она скорее всего бросит трубку. Наверняка не захочет отпереть дверь. Но мне необходим тет-а-тет. Если она начнет выкобениваться, я найду способ ее разговорить. Да и запертая дверь не помеха. Откланиваясь четыре дня назад, я прихватил с собой запасной комплект ключей — нашел на кухне, в пустой сахарнице, и позаимствовал на всякий пожарный случай.

Теперь еще не пожар, но ключи пригодятся.

Отпирая дверь, я понял, что сгубил в себе квартирного вора. Я вошел бесшумно, и они ничего не услышали.