Тень жары

Голос принадлежал полнолицей женщине, явно относящейся к торговому сословию.

– Сомневаюсь! — возразила я, — во-первых, человек бродит по Агапову тупику и собирает в холщовую сумку камни, причем не все подряд, а только те, которые увесисты и хорошо ложатся в руку, во-вторых, он находит способ пробраться на чердак, выбирает оптимальную боевую позицию; в-третьих, я прекрасно помню его глаза. Сомневаюсь.

У нее были чудовищно вульгарные руки, украшенные двумя невероятных размеров кольцами, на изготовление которых ушло не меньше трети национальных запасов серебра Огненной Земли; серебро оплетало грязно-палевые, в мелкой коричневой искре, камни; наверное, она кормит с руки перепелок, и те вьют у нее на пальцах гнезда — именно два "перепелиных яичка" лежали на ладони в серебряном густом мху; я слишком была шокирована, чтобы сопротивляться очередному рвотному позыву:

ВЫ ЗАНИМАЕТЕСЬ ОРГТЕХНИКОЙ,

АППАРАТУРОЙ, КУПЛЕЙ-ПРОДАЖЕЙ?..

БРОСЬТЕ! ПОСТУПАЙТЕ ПРОЩЕ!

ВАМ ХВАТИТ ПОЛТОРА МИЛЛИАРДА В ГОД?

…работница прилавка медленно отступала, инстинктивно загораживая лицо руками, пятилась, а потом побежала.

Я подобрала камень, который предназначался мне:

КОНЕЧНО! КИРПИЧНЫЕ ЗАВОДЫ "УНИТРОН"!

3

Кирпич — это был в самом деле обломок кирпича — я завернула в носовой платок и положила в сумку.

Зина спокойно наблюдал за мной.

– Это, милый мой, пуля, — объяснила я. — Моя. Кровная. Каждому из нас положена своя отдельная пуля. Это у русских людей на роду написано, — я почувствовала, как он напрягся, тем не менее продолжала. — Поскольку на каждого из нас положен свой отдельный рабочий. Знаешь, такой невысокий, старый, веки у него красноватые и взгляд покорный… Стоит перед горном раскаленным и пули льет… А куда мы направляемся?

Кажется, я застала его врасплох. Он притормозил у продовольственного магазина — извини, нужно сделать звонок! — прошел в будку; разговор длился не более минуты. Он почти ничего не произносил в трубку, а только кивал — утвердительно или отрицательно.

– Ты любишь пиво? — спросил он, трогая.

– Это немилосердно! — грустно ответила я.

Ничего… Я живо представила себе, как мы будем лежать в постели и в самый интересный момент извиняться: прости, но мне нужно выйти сделать пи-пи.

– Очаровательно! — крикнула я, когда мы припарковались у центрального входа ВДНХ. — А в какой мы пойдем павильон? "Коневодство" или "Культура"?

Кстати, разница между ними у нас тут, на Огненной Земле, несущественна, и даже в "Коневодстве" человек чувствует себя комфортней: не так воняет, и никто не закатывает у тебя над ухом оглушительных истерик — кони существа смирные и душевные, в отличие от деятелей культуры.

Сто лет не была в этих помпезных интерьерах… Когда-то под нашим старым добрым небом дети частенько приезжали сюда: бродить по аллеям, каменеть перед торжественными зданиями, обмирать от восторга у фонтана; здесь можно было провести весь день и не заметить, как на купола здешних дворцов и храмов медленно опускается бордовый отблеск закатного солнца…

Сбоку от касс стоял нищий с безумным и дремучим лицом, плечо и рукав его пиджака были чем-то перепачканы; приглядевшись, я определила, что это сырое яйцо; наверное, какой-нибудь молодой веселый туземец подошел да и кинул яйцо в этот впалый, предсмертно потный висок старика — что ж, такие милые невинные забавы вполне в духе наших литературных текстов… Меня чуть не стошнило: аппетитное зрелище в качестве аперитива перед заходом в пивную.

– Как это мило с твоей стороны, — сказала я, когда мы остановились перед павильоном с вывеской "Бавария", — пригласить меня на выставку достижений народного германского хозяйства!

Зина пожал плечами и смутился; в моменты смущения в лице его особенно отчетливо проступает детское начало, и он в самом деле походит на маленького Оливера Твиста из мюзикла; его хочется по-матерински прижать к груди, гладить по голове и целовать в макушку.

Мы оказались в чистеньком (немцы же!) просторном зальчике, уставленном деревянными столами. Народу хватало. Мы составили компанию угрюмому человеку с огромной головой и неземным лицом — возможно такие лица встречаются в иных цивилизациях, но у нас я такое вижу впервые. Оно было грубо — тяп-ляп ~ слеплено скверным ремесленником, наметившим, набросавшим все присущие человеческому лицу черты, однако совершенно не утрудившимся их обработать, сгладить линию и подточить углы. Кроме того, этот ремесленник имел весьма отдаленное представление о таком понятии, как масштаб. Все было огромно, все вне масштаба: выдающийся вперед гранитный уступ лба, марианские какие-то глазные впадины, нос, широко раскинувший крылья, квадратный подбородок, в котором костного и мышечного материала было столько, что классическими геройскими подбородками можно было оснастить, как минимум, трех голливудских актеров.

Он сосредоточенно жевал и обильно заливал пищу черным пивом.