Тень жары

Оказывается, один знакомый — милейший человек, критик, хорошие книжки про Шукшина прежде писал, — отвел его в одно издательство; там их приветливо и тепло встретили, чаем с баранками поили… Очаровательные такие женщины — спокойные, тактичные и внимательные… Ну, словом, Панин подписался быстро накатать роман и даже аванс получил — на эти деньги я, кстати, пиво пила в кабаке с поэтичным названием "ВИАРДО". Теперь надо рукопись сдавать, сама понимаешь, запарка, то да сё…

Нет, милый друг детства, я понимать ничего не хочу, это мои тексты, мои кровные комиксы, ты их просто обработал, но автор их — я, а ты — так себе, аранжировщик.

– Я на тебя в суд подам, Панин.

Ах, мерзавец… Панин обладает потрясающей способностью: он умеет в нужный момент произнести именно то, что необходимо для разрядки ситуации…

Это был именно тот случай.

Он поднялся, подошел, обнял меня, поцеловал в щеку и шепнул на ухо:

– Ты ж понимаешь, гонорар… Если, конечно, мне дадут какой-нибудь гонорар… Так вот, если мне дадут гонорар, то мы, естественно, просадим его с тобой в Терсколе… Зима ж на носу, ты чего, рыжая, пора точить канты на лыжах!

И я растаяла.

Напоследок я спросила его: как хоть это издательство замечательное называется, где тебе предлагают такие славные проекты и даже поят чаем с баранками.

– "Амальтея" называется, — бодро отозвался Панин. — Насколько я помню мифологию, это корова, которая выкормила Зевса.

Милый друг детства, ты был очаровательным наставником — в любовных утехах, горных лыжах, питейном деле… А что касается античной литературы и мифологии — так себе, посредственный ты был наставник; я всегда это знала, но только не говорила, жалела твое самолюбие.

– Это не корова, Панин, а коза… Смотри, не ляпни там им про корову.

4

Ладно, пусть строчит — недели две я милого друга детства не беспокоила. Потом все-таки не выдержала и навестила как-то с утра пораньше.

Панин лежал в "ложе прессы" с "Иностранкой" в обнимку: ей-богу, вид у него был такой, как будто он делил ложе не с толстым журналом, а с женщиной. Я наклонилась, заглянула в журнал, увидела имя автора…

– Как тебе не стыдно, Панин, спать с чужими девушками?

Он оторвался от чтения и поинтересовался:

– Это с какими такими девушками?

– Ну как — с какими? С "девушками французских лейтенантов"!

Панин поманил меня пальцем, приглашая занять место в "ложе прессы".

– Что у тебя с волосами?

Я схватилась за голову: ничего, на месте мои волосы.

– Я думая, ты рыжая… А оказывается — серая.

Я выхватила журнал у него из рук. М-да, роман-то новый, отстала я, выходит, от жизни.

Я оставила друга детства в одиночестве на необъятной лежанке, прошлась по комнате и — заметив, чтоб Панин поберегся, поскольку я сейчас буду творить — набрала полные легкие воздуха:

ФАУЛЗ — ЛУЧШИЕ РОМАНЫ

ИЗ ВЕЛИКОБРИТАНИИ!

ТОНКИЙ ПСИХОЛОГИЗМ

И ТОЛСТЫЙ-ТОЛСТЫЙ СЛОЙ

УМНЫХ СЛОВ!

Панин, кряхтя, поднялся с кровати, вышел в коридор, вернулся с большой зеленой канистрой. Нес он ее с трудом.

– У меня в машине бак пустой, — объяснил он. — До Кащенки бензина не хватит. Пошли, я тебя подброшу по старой дружбе.

Нет, милый друг, у нас сегодня другой маршрут — мы держим курс на Дом с башенкой; сейчас купим водки, рис и немного изюма у меня с собой, наварим кутью — мы ж так и не помянули нашего Францыча.

Я сразу отправилась на кухню готовить. Рис без соли варить, но, кажется, недоваривать. Подмешать немного изюма… Мед туда нужно класть? Кажется, нет — медом будто бы смазывают постные блины. Блинов не будет: с тестом морока, обойдемся и так.

Потом я протерла от пыли круглый стол, поставила две тарелки, стопки. Панин, задрав голову, изучал потолочную живопись, частично обвалившуюся.

– Вообще-то… — задумчиво произнес он, — будь этот сюжет не в твоих бездарных руках, способных только китч месить, а в моих… Я заставил бы эту прелесть, — он послал детям, разбегающимся по полянке, приветствие, — заставил бы эту прелесть медленно осыпаться, понимаешь? Главное — медленно. По ходу развития коллизии, понимаешь? Чтобы существовал в тексте такой скрытый, подспудный план медленного распада. Как это было бы изящно и красиво!

– На то ты и графоман, — грустно ответила я.

Панин уже смотрел в рюмку, шумно втягивал носом воздух, набирая его побольше в легкие, — чтобы потом было что выдохнуть.

Рука его повисла в воздухе. Моя — тоже.

Мы оба услышали звук.

Транскрибировать его можно примерно так: "кряк!"

Именно такой звук издает снежная доска на склоне, когда собирается треснуть, обломиться и с грохотом уйти вниз.

Мы оба слишком хорошо знали этот звук. Услышав его, надо бежать куда глаза глядят.

Секунду мы пребывали в состоянии оцепенения. Секунды нам хватило. Панин подал сигнал мне, а я — Панину.

– Ат-т-т — а-а-а-с! — заорали мы хором.

Только потом я по достоинству оценила сноровку и реакцию Панина — он принял единственно верное решение: схватил меня за шкирку, выдернул из-за стола и увлек в левый, ближний к окну угол, закрыл голову руками.