Тень жары

Дождь молотил по крыше так, как будто хотел разнести ее в клочья, "дворники" едва успевали справляться с потоком воды, плотным чулком обтягивающим стекло.

– А что мы, собственно, едем смотреть?  – поинтересовалась я, когда мы встали на светофоре.

Вид у Зины был такой, как будто его стукнули пыльным мешком по голове; скорее всего, он не знал ответа на этот вопрос; сосредоточенно глядел в зеркальце заднего обзора, покусывал губу; о том, что нам дали "зеленый", он, кажется, догадался исключительно благодаря истеричному вою клаксонов.

Мы стояли, клаксоны завывали. Я воспользовалась его задумчивостью и левой рукой включила заднюю передачу.

– Газуй, Зина, дай ему багажником между глаз, чтобы не нервничал!  – я обернулась, пытаясь рассмотреть через мутное стекло: кто это там пристроился нам в хвост такой нервный.

"ФОРД"? НЕТ... "BMW"? НЕТ... "ПОНТИАК"?

НЕТ... НЕ ХОЧУ!

ТОЛЬКО "ВАЗ" - ДОСТУПЕН ДЛЯ ВАС

И ДЛЯ НАШИХ ДОРОГ!

...удивительно, но на этот раз вещество современной культуры, вытолкнутое из меня привычным синдромом, оказалось точным по смыслу: это были ярко-красные "жигули"; Зина усмехнулся и резко рванул с места.

3

Потом – когда мы сделали круг по знакомой площади, удачно припарковались неподалеку от входа и сидели в машине, наблюдая, как убывает дождь, – я поймала себя на мысли, что впервые приезжаю в этот театр на машине.

Всю жизнь добиралась на метро. У эскалатора продиралась сквозь толпу жаждущих лишнего билетика и бежала через дорогу; "нечего лениться!" – пеняла про себя жаждущим и была права в этом упреке, поскольку сама, чаще всего, выстаивала тут ночь у касс за заветным билетиком, за сладким чувством восторга от вхождения в этот тесный крохотный мир, где солдат у входа накалывает на штык кусочек бумаги, доставшийся тебе с таким трудом, и пропускает внутрь – прямо под обстрел пристальных портретных взглядов, бьющих тебя навылет со стены... Теперь в этих стенах, насколько я знаю, царит привычная наша туземная жизнь, и бесконечно происходит какая-то жуткая, жутчайшая склока с ругательными разборками в судах.

– Мы кого-то ждем?  – спросила я, глянув на часы, встроенные в приборный щиток; до начала оставалось пятнадцать минут.

Подъехал какой-то чудовищно расфуфыренный "кадиллак"; под дождь выскочил молодой человек с двумя зонтами. Зонты он взорвал у задней дверцы и сопроводил господ в смокингах до театрального входа.

Впопыхах – пока нервничали, дожидаясь билетершу, нарочито медленно надрывавшую билеты, бежали в раздевалку, а потом меж кресел, по ногам! – добирались до своих мест – в каком-то из отрезков этого бега мне удалось краем глаза зацепить афишный лист и слизнуть с него взглядом увесистое основательное слово.

Стриндберг.

Что ж, пусть будет – плэй Стриндберг! – я успокоилась. Очень хорошо, что не Погодин, не Шатров или Розов; значит, на сегодняшний вечер мы избавлены от туземного драматического занудства или занудного драматизма – не знаю уж, чего в пьесах, сделанных на материале Огненной Земли, больше...

Стриндберга представляли люди с какими-то восточными лицами; тронув соседку за острый локоть, я поинтересовалась на этот счет, и мадам шепотом объяснила мне, что это какая-то немосковская труппа (кажется, из братской и солнечной Армении), что мы смотрим "Ночь невинных забав" и что дети до шестнадцати лет не допускаются.

Ну, теперешние дети и не такое видали... Молодой человек в плебейской одежде (белые джинсы, безрукавка) и молодая мадам (роскошное темное платье, водопад жемчуга на шее и бриллиантовые вспышки в ушах), похоже, собирались предаваться любовным утехам.

– У вас нет бинокля?  – спросила соседка. Вот уж не думала, что шведская драматургия настолько мелка, что шведский половой акт следует рассматривать через увеличительное стекло.

– Похоже, он ее – прямо тут?  – шепнула я соседке.

– О да!  – восторженно выдохнула она.  – Имеет. И причем в натуральную величину.

Сославшись на головную боль, я собралась на выход. Зина молча кивнул. Лицо его было слегка развернуто в сторону от сцены. Он пристально наблюдал – однако не вполне за половым актом; кажется, его явно интересовало что-то, происходящее в первых рядах слева от сцены.

Но там ничего не происходило. Первые ряды были настолько скованы, настолько бездыханны, что создавалось впечатление, будто созерцание коитуса повергло зрителей в глубочайший катарсисный шок.

Я в одиночестве побродила по холлу; одиночество продлилось недолго; народ потянулся на выход – наверное, актеры уже отыграли сцену оргазма, а больше в туземном театре, как известно, смотреть не на что.