Тенета для безголосых птиц

– Прекратите, – вмешался наконец я. – Дрозд, если на то пошло, это вообще не наше дело. Каждый сам выбирает свой путь. И продать имя еще не значит – продать душу.

– Как знать, – Дроздов был категоричен. – Все начинается с малого, с малюсенького. В начале твои романы присваивает другой, потом, глядишь, и твою судьбу. Отредактирует ее и назовет своим именем. Не успеешь оглянуться, а тебя уже нет. Пустое место, ошибка природы, позавчерашний мираж. А был ли мальчик Юра? И было ли у него детство, отрочество и юность? И ради кого он решил не быть? Ради бездаря и денежного мешка, ради ничтожества, которому вдруг вздумалось с жиру потеснить на Олимпе других?.. Нет, это уже выходит за рамки личностного, это уже потакание мерзости, наглости и бездарности. Это уже – преступление.

Женькина сигарета потухла, и он перевел дух.

– Это мое преступление, Дрозд, – спокойно ответил Юрка. – И это мое имя. И это моя жизнь. И если я хочу быть пустым местом – это тоже мое право. В конце концов, ты не допускаешь, что мне это нравится? Слава – это всего лишь суета, зависть и троекратное приумножение врагов. А мне во всяком случае никто не мешает. А еще платят. Хорошо платят за мой покой. И за мою, кстати, очень счастливую жизнь.

Опять повисло молчание, потому что в Юркином голосе слышалось мало счастья…

Раскрутин первым вышел из игры, и ему теперь было проще. В отличие от нас он уже не боялся правды. Его правда была уже вынесена на суд. Будто освободившись от чего-то, он вскочил, подошел к стене и изо всей силы затарабанил по кирпичам.

– Черт побери! Вытащите вы нас когда-нибудь из этого ада!!!

И лишь эхо ответило ему:

– Да-а-а!!!

Юрка уселся на место, вызывающе громко чирикнул спичкой, досчитал до четырех и передал другому. Маленький огонек еле теплившейся правды вновь прошелся по кругу. Теперь судьба (в виде потухщей спички) остановилась на Женьке Дроздове, отомстив ему. Вопрос теперь был за Раскрутиным. И я заметил, как они в упор посмотрели друг на друга. Первым не выдержал всегда выдержанный Женька.

– Ну же, я к твоим услугам.

Теперь Юрка затянулся сигаретой и выпустил в потолок несколько колечек дыма.

– Скажи, Дрозд, великий критик под фамилией Дежнев – это ты?

И глубокомысленно замолчал.

– Да, – коротко и спокойно ответил Дрозд.

– Так я и думал. Тебя выдал всего лишь стиль. Хотя… Хотя я долго сомневался. Ты не продавал имя, ты всего лишь его изменил. Хотя гораздо честнее было – подписывать свои творения своей же фамилией. Я бы, например, тогда меньше обижался.

– Обижаться на правду вообще нельзя. И не важно под какой фамилией она звучит, – отрезал Дроздов.

– Смотря в какой форме она высказана. И вообще, если это правда.

Мы словно находились в зрительном зале, наблюдая непонятную завязку неизвестного спектакля. Но мне эта пьеса уже становилась неинтересной. В конце концов, это их личное дело. И Юрка озвучил мои мысли.

– Ладно, Дрозд, кто старое помянет… Считай, я забыл. Главное, сегодня ты развеял мои сомнения. Конечно, мне было бы легче, если бы ты не был Дежневым…

– А мне нечего стыдиться, Раскрутин… Ты ведь – мой институтский товарищ, поэтому я и поставил другую фамилию. Я посчитал, что так будет корректней. Эту фамилию уже хорошо знали, и было глупо ее менять. Даже ради тебя. Критик Дежнев пришелся читателям по вкусу. А ты сам понимаешь, что такое сейчас критика, если ее просто нет.

– Низкий литературный уровень, перепевы ведущих классиков, жалкие потуги на философию, претенциозность, отсутствие идеи и мысли – это ты называешь корректностью?

– У тебя хорошая память на плохое, – голос непробиваемого Дроздова предательски дрогнул.

– Ошибаешься, у меня всего лишь хорошая память на поворотные моменты. Именно тогда я все послал к черту и решил прекратить все игры в совесть и переживания за судьбы Отечества. Как оказалось, свободные места для совестливых и честных тоже разобраны. А я решил просто жить. И, думаю, сделал правильный выбор.

– Легко же ты сдался, Раскрутин. Когда я разложил тебя на лопатки, ты ведь был далеко не мальчиком.

– Может, и нет. Но я был слишком молод, чтобы не поверить ведущему критику Дежневу, славящемуся своей честностью и борьбой за правду. Хотя гораздо больше такие, как вы, любят себя в борьбе, чем саму борьбу. Вы торчите от своей положительности и совестливости. И вам вас достаточно. Сами же орете на каждом углу, почему вас так мало поддерживает интеллигенция. И сами же не желаете никого пускать в свой круг. Не дай Бог, кто-то посягнет на это. Святые места заняты. Почему-то вы считаете, что право на любовь к человечеству заслуживаете только вы… Все это довольно мелко… И о какой корректности ты говоришь. Будь я тысячу раз бездарен, ты не имел право так со мной поступать. Ведь я обратился именно в ваше издание! Вот и получается простая арифметика. Вас не мало, вы просто хотите, чтобы вас было мало. Так проще пробраться на страницы истории.

– Да прекрати ты истерику, Раскрутин! – заорал Женька. Хотя именно он и был сейчас близок к истерике. Ему очень не нравился такой разговор. – Глупость какая! Что ты несешь!