Тенета

Она резко поднялась и вышла, направившись в операционную. Юмма Риса была готова к пробуждению.

* * *

С юмбаи Шаги проблем, к удивлению Татьяны, не возникло. В полётах ветор вёл аскетический образ жизни, во время краткосрочных посещений родного мира не пускался во все тяжкие, мудро полагая, что сдержанность в еде и питье не должна носить периодический характер. К своему вполне преклонному возрасту, он сохранял ясный ум и отменное здоровье. После обследования Татьяна вызвала к себе «новобрачных» и сообщила, что теперь оба готовы к зачатию и могут спокойно отправляться домой. Однако юмбаи, пожевав морщинистыми губами, обнял свою юмму сразу пятью щупальцами и ответил, что его благодарность безгранична, но они с Рисой решили остаться на станции до тех пор, пока новая жизнь не появиться внутри неё, и Татьяна Викторовна не подтвердит этого лично.

— Риса рассказала мне об услышанном и более того, просила Управляющий Разум проиграть мне ту мелодию. Мы не зря явились сюда, доктор Танни. С вами благословение Богов, и мы бы хотели, чтобы искра нашей общей жизни зажглась в вашем присутствии, — заявил ветор, каждым словом вгоняя Татьяну Викторовну в жаркий румянец.

— Эмм… — промямлила она. — В моем родном мире такие вещи делают тайно…

— Это не препятствие! — заурчал юмбаи. — Достаточно вашего присутствия на станции. Нескольких циклов нам вполне хватит!

Татьяна Викторовна мысленно взялась за голову. Впрочем, как показала практика, новобрачные вели себя исключительно тихо. Э вырастил для них два лилэо рядом, и они часами висели на них, сплетя щупальца. Проходя мимо двери в их покои, Татьяна ускоряла шаги. Дыхание сбивалось от странного, нерационального чувства то ли потери, то ли жалости. Только вот кого она жалела и почему — никак не могла понять.

Как расцветает цветок в пустыне, так наполняли станцию тихие шорохи чужой любви. Кружили голову, снимали с сердца оболочку за оболочкой, покров за покровом. И пальцы сами тянулись к панели управления, чтобы послать полный отчаяния вызов через ледяные преграды космоса и получить ответ. Пусть лишь только одно слово, взгляд, жест…

И каждый раз она останавливала себя. Ларрил ни разу не вышел на связь с тех пор, как покинул станцию. Возможно, ему требовалось время осознать случившееся. Но и ей оно тоже было нужно. Так откуда тогда эта тоска в подушечках пальцев, это тепло и жжение внутри, это глухое, копящееся раздражение?

Всего через четыре суточных цикла Икринка подтвердила зарождение новой жизни внутри Рисы. Юмма, оплетя себя щупальцами и взволнованно жмурясь, смотрела на стену операционной, куда Э вывел картинку малюсенькой, хаотично двигавшейся по одному из щупалец, клеточки.

— Шустрый какой, — улыбнулась Татьяна, но пациентка отрицательно помотала парой конечностей.

— Это юмма, — застенчиво произнесла она, и огромные шоколадные глаза с золотыми крапинками совсем закрылись от удовольствия, — маленькая юми…

— На таком сроке ничего наверняка нельзя сказать… — осторожно заметила Татьяна Викторовна.

Риса смешно замахала на неё щупальцами.

— Что вы, доктор Лу-Танни! Я просто знаю… Знаю!

И она заурчала с таким счастьем, что у Татьяны прихватило сердце.

Вскоре она, улыбаясь, провожала пару, которая выглядела так, словно ребенок уже родился, сделал первый шаг и сказал первое слово. Когда белые двери шлюзовой скрыли их ярко-расцвеченные тела, улыбка как-то незаметно исчезла с лица, словно тени стерли её. Бим вопросительно поглядывал на хозяйку снизу вверх, откуда-то появился Шуня, разлегся на груди ожерельем, ощупывая её подбородок своими ниточками — то ли шерстинками, то ли конечностями.

«Отчаяние вам к лицу…» — сказал загадочный гость, который приходил одному ему ведомыми путями. Возвращаясь в операционную, чтобы привести в порядок ментальные записи проведённых процедур, Татьяна вдруг всерьёз задумалась о том, почему ей так нравилась тяжелая, неудобоваримая, абсолютно нечитаемая «Игра в бисер»?

Не оттого ли её влекла история Иоганна Кнехта, что, не смотря на все встречи, преподносимые судьбой, в глубине души ученик, а затем и магистр Игры, оставался тем, полным одиночества человеком, которого она открыла в себе самой после смерти Артема? Оттого ли одиночество не тяготило его, что являлось границей недостижимой мудрости, к которой герою Гессе, возможно, удалось приблизиться вплотную на пороге смерти? Одиночество — ответ? Или мудрость? Или… мудрость одиночества?