Теневые игры

Наша встрепанная, слегка припахивающая навозом парочка произвела фурор. Еще бы! Лощеные официанты с серебряными подносами, роскошно одетые мужчины, дамы в вечерних платьях и с ошеломляющими выставками драгоценностей на декольтированных бюстах, плечах и руках, дорогущий гномий хрусталь и альмовский фарфор, томные звуки арф, мягкие рубиновые и темно-синие переливы элитных вин, чинные ручные демоны в золотых ошейниках – и я, в старом свитере и потертых штанах, с криво подрезанными волосами, уже и забывшими, что такое прическа, занимательной коллекцией оружия иод одеждой и Тьмой на плече. Вся эта сомнительная красота держит за руку молодого щеголя в дорогом, но изумительно безвкусном наряде, да так, что и не поймешь, кто кого поддерживает – кавалер даму или дама кавалера (если, конечно, возможно употребить столь достойные слова применительно к нашей с Торином колоритной парочке).

– Мы хотим где-нибудь сесть,- доверительно сообщил аристократенок спешащему навстречу распорядителю. Тот сначала нахмурился, но, видимо, узнал постоянного клиента и заулыбался изо всех сил, старательно не замечая кусочков моркови, вольготно разместившихся на плече Торина, а также моего потрепанного вида и ехидной ухмылки наслаждающейся всеобщим вниманием Тьмы. К эксцентричным выходкам нашей знати все уже привыкли. Но до такого явления не додумался, кажется, еще никто. Большинство взиравших на нас дам брезгливо морщили напудренные носики, но у некоторых глаза уже разгорались восторженным блеском в предвкушении новых забав. Похоже, в ближайшее время обслуживающий персонал всех элитных заведений нашего города будет озадачен наплывом посетительниц в самой простой и непрезентабельной одежде, а также безвкусно наряженных щеголей с остатками моркови и капусты на плечах.

"Хоть бы он отряхнулся, что ли",- с внезапно прорезавшимся глухим раздражением подумала я, смерив мрачным взглядом Торина, шествующего вслед за распорядителем гордо и надменно, как гвардеец его величества на параде, посвященном очередной годовщине победы в войне Ветров.

"А ты ему помоги",- тут же стремительной цепочкой мыслеобразов посоветовала Тьма. Я сдуру послушалась и покровительственно смахнула овощи с плеча своего спутника. Увы, Торин понял этот жест совсем не так, как я рассчитывала, и просиял, будто я только что призналась ему в любви. Я невольно поморщилась и вздохнула. Вывод напрашивался сам собой: не хочешь себе зла – не делай людям добра.

Свободный стол нашелся как по волшебству (впрочем, кое-какое чародейство здесь все-таки явно присутствовало – в ход пошла магия денег) – в удобном закутке, задрапированном тяжелой бархатной тканью. В канделябре интимно горели две хитрые разноцветные свечи, многозначительно свитые в одну толстую колбаску в середине, но расходящиеся концами и основаниями, рядом в полукруглом сосуде из прозрачного хрусталя плавала дорогая оранжерейная лилия с обрезанным под самую чашечку стеблем. Бархатные темно-коричневые тычинки отбрасывали причудливые лохматые тени на кремовые, чуть поблескивающие жемчугом лепестки.

Белоснежная скатерть слепила глаза. Стул был мягким, как трон, с такой же высокой спинкой. Я, брезгливо скривив губы, опустилась на это великолепие и гадостно ухмыльнулась, с трудом удерживаясь от искушения небрежно забросить ноги в стоптанных грязных сапогах на сверкающую снежной чистотой скатерти столешницу. А то и Тьму можно было бы посадить – лапы я ей сегодня не мыла, так что следы останутся – просто загляденье!

Впрочем, такие поступки просто недостойны высокооплачиваемой, отлично обученной и воспитанной храны. Отринув прочь мысли о вредительстве, я принялась с интересом наблюдать за процедурой усаживания Торина. Вот уж чего у моего бывшего подопечного не отнять, так это умения грациозно опускаться на стулья, лавки, табуретки, диваны, троны, кушетки, пуфики, тахты, козетки, кресла, оттоманки и прочие сидячие места. Лорранский воссел с воистину королевским величием и невозмутимостью, так же спокойно принял из рук подскочившего официанта меню и принялся неспешно, обстоятельно изучать его, время от времени задумчиво косясь на потолок, словно испрашивая совета у роскошной позолоченной лепнины, едва видимой в интимном полумраке нашего задрапированного тканью уголка. Официант, нежностью не по-мужски холеного личика не уступающий швейцару на входе, замер в состоянии полупоклона, выгнувшись, заложив одну руку за спину и уставившись на Торина восторженными глазами. Неужели это его сам аристократенок так восхитил? Или – что более вероятно – его тугая мошна?