Тени былого

– Он подвержен мрачности, – ответил Шантурель. – Иногда он весьма любезен, но его в свете недолюбливают. Другое дело – Арман! Его веселость… Вы знаете, что они враждуют? – Он таинственно понизил голос, сгорая от нетерпения поделиться пикантной сплетней.

– Милый граф не пожалел усилий, чтобы показать нам это! – сказал Эйвон. – Мой досточтимый друг! – Он томно помахал рукой щедро напудренному и нарумяненному щеголю. – Неужели я видел вас с мадемуазель де Сонбрюн? Этот вкус мне трудно разделить.

Нарумяненный господин остановился и произнес жеманно:

– Ах, дорогой герцог, она же dernier cri[31]! Мы просто обязаны слагать к ее ногам дань восхищения. Это de regueur[32], уверяю вас!

Эйвон поднес к глазам лорнет, чтобы лучше рассмотреть мадемуазель.

– Хм! Неужели Париж настолько обеднел красавицами?

– Вас она не пленяет? Нет? Но, разумеется, это величавая красота. – Он помолчал, глядя на танцующих, а затем снова обернулся к Эйвону. – A propos, герцог, это правда, что вы обзавелись необыкновенным пажом? Меня две недели не было в Париже, но я сразу услышал, что за вами всюду следует темно-рыжий мальчик.

– Чистая правда, – ответил Джастин. – Но мне казалось, что бурный, но мимолетный интерес света успел угаснуть.

– Ах, нет-нет! О мальчике упомянул Сен-Вир. Кажется, с ним связана какая-то тайна, не так ли? Безымянный паж!

Джастин, слегка улыбаясь, повернул перстень на белом пальце.

– Можете передать Сен-Виру, друг мой, что никакой тайны нет. Паж носит достаточно громкую фамилию.

– Могу передать ему? – с недоумением повторил виконт. – Но с какой стати, герцог? Это ведь был мимолетный разговор.

– О, разумеется! – Загадочная улыбка стала шире. – Мне следовало бы сказать, что вы можете передать ему это, если он вновь изъявит желание узнать ее.

– Да, конечно, но не думаю… А! Вон Давенант! Mille pardons, Duc[33]! – И он жеманно засеменил навстречу Давенанту.

Эйвон скрыл зевок надушенным платочком и обычной неторопливой походкой направился в карточный салон, где провел около часа. Потом нашел хозяйку дома, выразил ей своим мягким голосом восхищение ее балом и удалился.

Леон дремал, но открыл глаза, едва послышались шаги герцога, и вскочил. Он помог герцогу надеть плащ, подал ему шляпу и перчатки и спросил, не сбегать ли ему за портшезом. Но герцог предпочел пойти пешком, а пажу приказал держаться рядом с ним. Они медленно прошли по улице, завернули за угол, и только тогда Эйвон нарушил молчание.

– Дитя мое, когда граф Сен-Вир расспрашивал тебя сегодня вечером, что ты ему отвечал?

– Но откуда вы знаете, монсеньор? Я вас не видел.

– Возможно. И конечно, на мой вопрос ты ответишь, когда сам сочтешь нужным.

– Прошу прощения, монсеньор! Господин граф спросил меня, где я родился. Я не понял, для чего ему нужно это знать.

– И, полагаю, так ему и сказал?

– Да, монсеньор, – кивнул Леон и поднял на него лукаво заблестевшие глаза. – Я подумал, что вы не рассердитесь, если с ним я буду немножко неучтив? – Он увидел, как изогнулись губы герцога, и покраснел от радости, что вызвал у него улыбку.

– Весьма проницательный вывод! – заметил Джастин. – Ну, и ты сказал?..

– Что не знаю, монсеньор. И ведь это правда.

–Утешительная мысль!

– Очень, – согласился паж. – Мне не нравится лгать.

– Да? – против обыкновения Эйвон словно бы поощрял пажа говорить, и Леон охотно продолжал:

– Да, монсеньор. Конечно, иногда иначе нельзя, но мне это не нравится. Раза два я лгал Жану, потому что боялся, но ведь это была трусость, n'est-се pas? По-моему, нет ничего дурного в том, чтобы лгать врагу, но нельзя лгать… другу или… или тем, кого любишь. Вот это было бы черным грехом, правда?

– Поскольку я не помню, любил ли я когда-нибудь кого-нибудь, искать у меня ответа на такой вопрос вряд ли стоит, дитя мое.

Леон поглядел на него очень серьезно.

– Никого? – переспросил он. – Вот я люблю не так уж часто, но раз полюблю, то навсегда. Я любил мою матушку, и кюре, и… и я люблю вас, монсеньор.

– Извини? – Эйвон несколько растерялся.

– Я… я только сказал, что люблю вас, монсеньор.

– Я полагал, что ослышался. Разумеется, это весьма лестно, но, по-моему, ты сделал неразумный выбор. Не сомневаюсь, что в людской постараются исправить твою ошибку.

Большие глаза сверкнули.

– Они не посмеют!

Герцог поднес лорнет к глазам.

– Неужели? Ты такой грозный?

– У меня вспыльчивый характер, монсеньор.

– И ты не преминешь использовать его для моей защиты. Весьма забавно. Ты уже накидывался… на моего камердинера, например?

Леон тихонечко презрительно фыркнул.

– Он, монсеньор, просто дурак.

– До прискорбия. Я нередко это замечаю.

Тем временем они подошли к дому Эйвона, и ожидавшие лакеи распахнули двери. В вестибюле Эйвон остановился, и Леон выжидательно посмотрел на него.

– Можешь принести вино в библиотеку, – сказал герцог и направился туда.

Когда вошел Леон с тяжелым серебряным подносом, Джастин сидел у камина, поставив ноги на решетку. Из-под полуопущенных век он следил, как паж наливал бургундское в рюмку. Леон подал ее ему.