Тени черного леса

Клаха находился в самом дальнем углу коридора, возле дверей палаты стоял часовой с автоматом — молодой солдатик, явно из последнего призыва, так и не успевший понюхать пороху. Он просто изнемогал от чувства ответственности — и свирепо смотрел даже на мельтешащих в другом конце коридора санитарок.

В коридоре Елякова, Мысловского и Мельникова поджидал хирург, вчера оперировал раненого.

— Доктор, как он?

— А что с ним случится? — махнул рукой человек в белом халате, которого невозможно было удивить никакими огнестрельными ранами. — Я и не таких вытаскивал. Две пули в грудь навылет, колено сломано… В общем, ничего примечательного, жить будет. Правда, скорее всего, стометровку бегать ему уже не придется. Хромать будет.

— Он в сознании? Может говорить?

— А куда он денется? Все не навоевался, сволочь… — зло бросил доктор. До войны он являлся детским врачом — и люди, которые не могли никак остановиться и продолжали воевать, были ему отвратительны.

Клаха был один в довольно просторной палате, в которой было мало специфически больничного — госпиталь располагался в бывшей школе. Раненый лежал на обыкновенной складной койке, его грудь покрывал толстый слой бинтов, на правую ногу была положена шина. Он безразлично глядел в потолок. Услышав шум отворяемой двери и глянув на вошедших, он слабо и вымученно улыбнулся.

— Добрый день, паны, я все ждал, когда вы придете по мою душу.

— Если ждали, это хорошо. Тогда, наверное, не будете играть в молчанку.

— А какой смысл? Раз проиграл — так уж проиграл.

— Тогда начнем… — заговорил Мысловский. — Итак, вы надхорунжий народной милиции Янош Клаха. Член «Армии Крайовой», участник Варшавского восстания. В ОРМО попали по настоянию людей из Национальной партии. И, насколько я понимаю, теперь работающий на нелегальные структуры этого же пана. Демократии вам, значит, мало…

— Бросьте вы о демократии, мы же серьезные люди. Мы ж не на митинге. У вас свои цели, у нас — свои. Ваш главный аргумент — это русские танки и вооруженные русским же оружием люди из Войска Польского. Мы надеемся найти достойный ответ, чтобы свести эти ваши веские аргументы к нулю или хотя бы максимально ослабить… Например, с помощью англичан. Политика. Каждый играет теми картами, которые есть у него на руках. Но, я думаю, вы пришли не дискутировать о политике. А я не собираюсь играть в героя-партизана. И раз проиграл — готов отвечать на ваши вопросы.

— Прежде всего, нас интересует: почему вы убили Ковалевского?

— Потому что он стал чересчур опасен. Он должен был кончить тем, чем и кончил: к нему в гости приедут люди из НКВД. Он так и не понял разницы между польскими соответствующими службами и русскими. Думал — с русскими можно играть в те же игры, что и с соотечественниками. Вот и доигрался. А если конкретно — во время последний встречи у нас вышла ссора. Он стал мне угрожать. Видите ли… В наших структурах нет единства. В этом и есть главная беда демократии. Они и во время немецкой оккупации, находясь в подполье, бесконечно дискутировали. Вот так и мы с ним… Слово за слово… И закончилось все стрельбой. Но если правду сказать, я вас тоже недооценил. Думал, день-два у нас все-таки есть. А за ошибки в нашем деле приходится платить очень дорого.

— Ковалевский, что это был за человек?

— Темный. Во время немецкой оккупации он занимал довольно высокий пост в германском отделе, занимавшемся трудовыми ресурсами. Он утверждал потом, что это было прикрытие. Так или нет — никто не знает. Все, на кого он ссылался, попались в лапы гестапо. С нашими он стал сотрудничать в сорок третьем, уже после Сталинграда. Он и в самом деле спасал молодых людей от угона в Германию. Вернее — обеспечивал им работу на подконтрольных ему предприятиях. По моему мнению, прежде всего он думал о личной выгоде. И только о ней. Я — ваш убежденный противник, и скрывать этого не собираюсь. А Ковалевский — он мне, кажется, просто жулик.

— Но все-таки, в чем причина такого резкого обострения ваших взаимоотношений?

— Я понял, что его игры приведут к провалу всех.

— Что это за игры?