Тени и зеркала (СИ)

— Да, очень, — признался Альен, хотя его чувства были куда сложнее. Скрывать нечего — он был восхищён работой, этим диковатым сочетанием тонкости и мощи, невероятной для камня пластикой. И как-то сразу догадался (у него всегда было чутьё на такие вещи), что это не просто усердие, меткий глаз и умелые руки мастерового. Нет: у Бадвагура был собственный дар, пронесённый через жизнь, приносящий невероятное счастье и такую же невероятную боль. Однако в то же время Альен не мог заставить себя смотреть на статуэтку без неприязни и, чтобы не обидеть агха, предпочёл вообще не смотреть на неё. Так долго, как только получится.

— Спасибо, — Бадвагур взялся за самый крошечный резец и, сощурившись, занялся какой-то непокорной чешуйкой. Дракона он разместил прямо на колене, придвинувшись почти вплотную к костру — ясно было, что ему не привыкать к работе в полевых условиях. Альен впервые видел такого неприхотливого резчика по камню… Впрочем, если подумать, он их толком и не встречал, резчиков. Самовлюблённые кезоррианские скульпторы, в руки к которым попадал только лучший мрамор и лучшие натурщицы, вряд ли шли в счёт.

— Ты давно этим занимаешься? — осторожно спросил Альен, размышляя, как бы подступиться к теме драконов.

— С тех пор, как себя помню, — спокойно отозвался Бадвагур. И что-то в его тоне подсказывало, что это не преувеличение. — Вечно возился с камнями — ещё когда борода не выросла… Ты бы видел наши храмы, волшебник, великие храмы Гха'а, высеченные в скалах, или каменные лики в пещерах, которым тысячи лет… Я мог смотреть на них хоть с утра до вечера, — он мечтательно улыбнулся, не прекращая редких и точных движений резцом. — Другие не понимали меня. Смеялись, говорили — чудак или заносчивый… А мне не надо было ничего, кроме камня, — он умолк, будто не уверенный, вдаваться ли ещё в подробности, и потом всё-таки добавил: — Мать просто кричала на меня, всегда кричала — больше, чем на братьев. Наверное, она меня стыдилась. А отец…

— Отец хотел видеть тебя другим, — подсказал Альен, радуясь приступу агховой откровенности. Слишком уж ему всё это было знакомо…

— Точно. Делающим что-то… полезное. Кузнецом, или лекарем, или строителем, или воином, как мой старший брат… Потому меня и отправили к тебе, волшебник, — раздался уже привычный Альену смешок, но на этот раз невыразимо горький. — Как… кхилиру. Отщепенца. Мне всегда нравилось бродить по ровной земле, учить людские языки… Я мечтал путешествовать — и, дурак, говорил об этом, а нужно было молчать, потому что это позор, нелюбовь к родным горам… Далеко хотел, — рука агха замерла, и он теперь смотрел в пламя, явно видя там что-то своё. — Дальше на юг… И, может, даже за море — посмотреть, что есть в мире, кроме Обетованного. Что-то ведь должно быть.

— Должно быть, — эхом откликнулся Альен, всё думая о сне Фиенни. — А сейчас?

— Сейчас?…

— Сейчас ты уже не мечтаешь об этом?

Точно очнувшись, Бадвагур вернулся к работе.

— Да что сейчас… У меня есть камень и инструменты. Мне этого довольно… Если захочешь, покажу тебе другие свои работы, — предложил он, и Альен угадал в этом знак высшего доверия. Он благодарно кивнул, но отвлечься не мог ни на секунду.

— Бадвагур… Этот дракон. Откуда ты взял образец? То есть… Я когда-то изучал древние рукописи, — он постарался очистить голос от всяких эмоций помимо интереса, — и нигде не встречал таких точных изображений.

Бадвагур странно посмотрел на него и почему-то долго не отвечал. Разошедшийся огонь алчно лизнул подошву его сапога, но в рассеянности он этого даже не заметил.

— Под горами хранятся книги и свитки, древнее которых ты и представить не можешь, волшебник, — сказал он, и в этих словах скрывалось нечто больше обычного гномьего бахвальства. — Тех эпох, когда в Обетованном ещё не было подобных тебе.

* * *

Той ночью Альен неспокойно спал — впервые за долгое время ему снился Кинбралан. Его угрюмые стены и нескончаемые запутанные коридоры, паутина на фамильных портретах, огромный дубовый шкаф в старой гостевой спальне, где они с Алисией шептали друг другу страшные истории, пока тонкие стёкла дрожали от зимних ветров… Снился тенистый запущенный сад, и щербинки на лакированной мебели, и дряхлый сонный дворецкий, вечно бормочущий что-то во время семейных обедов. Снился запах черничного пирога, любимого у леди-матушки, который доносился с кухни по праздникам, и затхлый запах подвалов, где тихо ржавели доспехи и мечи лордов-предков.

В этих снах было пусто и холодно — совсем как у обочины Старогорского тракта, где он лежал теперь, завернувшись в мешковину и плащ, подтянув колени к груди, чтобы хоть как-то согреться.