Тени и зеркала (СИ)

— Некто Ривэн, бывший вор, — нехотя откликнулся Линтьель и даже чуть сжал ей локоть; Синна спрятала радостное изумление — для него это обычно было недопустимой вольностью. — Ваш отец, доброе сердце, спас его от виселицы… Но на этот раз, по-моему, ошибся. Уж простите, миледи, но проницательность, бывает, подводит его… Вы увидите этого малого послезавтра, он уже в личной охране милорда. Далеко пойдёт, если нигде не оступится.

Синна слушала, всё больше заинтересовываясь. Она никогда не видела менестреля таким желчным.

— Звучит так, словно он Вас лично чем-то оскорбил, — заметила она, улыбаясь так очаровательно, как только могла. Немного смешавшись, Линтьель отпустил её руку — его якобы привлекло несколько булыжников, которые выпали и образовали большую яму здесь, с южной стороны стены. Легко, как дикая кошка, кезоррианец вскарабкался на земляное возвышение и рукой дотянулся до повреждённого места.

— Ничем, миледи. Вы просто ещё не знакомы с ним — он такой варвар и проныра, что может оскорбить самим своим присутствием… — он умолк и напрягся, на несколько секунд зажмурившись; Синна, заворожённая, смотрела, как длиннопалая пятерня распластывается по камню, точно сплавляясь с ним, как из-под неё по стене расползается дрожь…

Быстро шепча что-то, Линтьель приник к кладке лбом; даже отсюда видно было, как на висках у него вздулись от напряжения жилы. И уже через несколько мгновений булыжники, тяжело приподнявшись, вползли на положенное им место — медленно, как огромные серые улитки. Раздался негромкий скрежет, посыпалась каменная крошка; участок стены окутало желтоватое мерцание, и она зажила собственной жизнью — камни поворачивались, прижимались друг к другу, кладка словно укреплялась изнутри. С довольным вздохом Линтьель спустился и оглядел результаты своего труда. Синна не находила слов.

— Это потрясающе, — сказала она наконец, борясь с ребяческим порывом прыгать и хлопать в ладоши. — Просто потрясающе.

Он слегка поклонился и посмотрел на неё так, как смотрел всего пару раз за всё время их знакомства — Синна многое бы отдала (половину своих драгоценностей — уж точно), лишь бы знать, что такие взгляды Линтьеля достаются ей одной. Она судорожно поправила узел накидки на шее — вдруг показалось, что он мешает дышать…

— Думаю, нам пора возвращаться, миледи, — спокойно (оскорбительно спокойно) произнёс Линтьель, вновь предлагая ей руку, а другой показывая на посеревшее небо. — Скоро будет дождь — а может, и гроза. Я пережду её внутри, а потом займусь Вашим замком основательно.

— Но только с одним условием, — Синна игриво смахнула несуществующую пылинку с его плеча. — После этого Вы споёте мне.

— Обязательно, леди Синна. Вы могли бы и не просить.

ГЛАВА XII

Западный материк. Гнездовье майтэ на Высокой Лестнице

С того мгновения, как Делира затянула свою песнь скорби, увидев отравленное, мёртвое яйцо на месте будущего дитя, что-то в жизни Тааль стало неотвратимо разрушаться. Её смутная тревога переросла в уверенность: всё вокруг не так, как должно, — начиная от деревьев и земли и заканчивая её душой, которая болела за боль матери так, как если бы кентавры истыкали её стрелами. В их гнезде поселилась беда — незаметная извне, совсем призрачная и оттого только более зловещая. Даже старые знакомые облетали их теперь стороной, а на общих полётах молодняка или кормёжке от Тааль сторонились, как от заразной. Их семью жалели, жалели искренне, но сидящий в самой крови страх перед «Проклятием с неба» оставался сильнее.

Мать Тааль теперь чахла — горе неожиданно сильно подкосило её. Больше она не пела и даже говорила редко, будто голос её покинул, заставив прокричать в небо самую прекрасную и самую печальную из песен. Целыми днями она сидела, широко раскрытыми глазами глядя на солнце — не щурясь, как могут все майтэ, — и её лицо, красивое сдержанной красотой, обращалось в бесчувственную маску. Она, наверное, забывала бы и о еде, если бы муж и дочь не приносили ей личинок и семена прямо в гнездо. По-прежнему она желала им доброго утра и удачных полётов, кратко отвечала на любые вопросы, благодарила — но всё это произносилось деревянно, без всякого выражения. Тааль предпочитала молчание подобным ответам, потому что от них становилось ещё больнее, и горло её сжималось от сдерживаемых рыданий.