Тени и зеркала

В этом Тааль уж точно не видела смысла: как можно поклоняться кому-то живому — а значит, столь же слабому и бренному, как ты сам?… Майтэ возносят молитвы лишь небу и ветру, да ещё песням, которыми полнится мир.

На гигантских ступенях Лестницы, захваченных мхом, травой и стеблями вьющихся растений, когда-то расположилось большое поселение: предки Тааль сочли это место более пригодным для жилья и безопасным, чем многие естественные укрытия, и один за другим стали вить здесь гнёзда. Лестница возвышалась посреди леса, так что далеко летать за ветками и кормом не приходилось, а относительно свободное пространство вокруг облегчало обучение птенцов. Время неотвратимо разрушало Лестницу, но зато в нишах, образованных выпавшими камнями, было удобно прятаться от дождя и молний, а на верхних ярусах — от голодных ночных существ. В общем, Лестница превратилась в такую же нормальную, уютную часть леса, как любое дерево; от неё, исходящей гамом, неопрятно покрытой перьями и засохшим помётом, на Тааль веяло домашним теплом.

Среди разбросанных по ступеням гнёзд попадались и совсем маленькие — овдовевших или пока не нашедших пару майтэ, — и огромные, где ютились крупные семьи. Тааль на лету отвечала на приветствия знакомых — коротко, потому что торопилась; при виде младенцев, похожих на писклявые пуховые комочки, и матерей, сонно устроившихся на яичных кладках, она не могла удержаться от улыбки. Кокетка Дориаль старательно вычищала золотистые перья (она ненадолго прервалась, когда мимо пролетал Руоль, и бросила неприязненный взгляд на Гаудрун); Вигелин, дядя Тааль, готовился к вылету за червями и орешками для многочисленных детей; седой Фауран, перья которого почти вылезли, а клюв сточился от дряхлости, просто отогревался в солнечных лучах, зажмурив глаза. Кто-то упражнялся в пении, и Тааль сразу расслышала фальшь за искусной техникой: песня требует полной отдачи, до боли пылающего сердца, и в ней невозможно солгать. Тааль знала очень мало истинных певцов: во всём гнездовье их нашлось бы не больше десятка.

Ведающий был на месте — в своём просторном, крепко сделанном гнезде на плоской площадке выше окрестных древесных крон. Старый, почти как Фауран, Ведающий сохранил сильные крылья и роскошное, густое оперение, в котором чёрные и молочно-белые перья складывались в причудливый узор. Он, видимо, только что покончил с простым завтраком из кореньев и теперь задумчиво созерцал камешки, разложенные по дну гнезда. Он даже не повернулся, когда подлетала Тааль, хотя обладал самым острым слухом из всех, кого она знала.

— Доброго дня, мудрейший, — тихо сказала она, захватив когтями край гнезда. Она никогда не боялась Ведающего — в нём вообще не было ничего грозного или пугающего, — но слишком благоговела и всегда сжималась от робости, приближаясь к нему.

Ведающий кивнул ей — ласково и просто, без всякой снисходительности, которой часто грешат мужчины и старшие.

— Доброго дня, дитя. Он и правда добр — давненько я не видел такого чудного неба.

Он послал влюблённый взгляд небосводу, раскрывавшемуся над ними, и Тааль ощутила, как все тревоги и сомнения покидают её. Иногда ей казалось, что главное знание Ведающего — о том, как вернуть покой в душу другого, не прилагая никаких особых усилий.

— Я только что вернулась с утреннего полёта, — несмело начала Тааль, спрыгнув в гнездо. — И видела кое-что… Необычное. Уже не впервые. Вы, скорее всего, уже знаете это, но я не могла не сказать… — она замялась и мысленно обругала себя трусихой. Склонив голову на бок, Ведающий терпеливо ждал, пока она подберёт слова. — Лес умирает. Уже в нескольких местах происходит что-то дурное… Я не знаю, как это выразить, но чую, что это не обычная хворь. Не из тех, о которых Вы нам рассказывали. Зараза в земле и воздухе, она не щадит ничего живого.

— А тебя? — вдруг спросил Ведающий. Тааль изумлённо заглянула ему в глаза — добрые и такие уставшие, под нависшими морщинистыми веками.

— Меня?…

— Да. Ты ведь живая. Тебя зараза щадит, как ты думаешь?

— Я… Не знаю. Моё тело и разум здоровы, — Тааль осеклась, прислушиваясь к себе. Сомнение кольнуло её: к чему клонит Ведающий? Может быть, с лесом на самом деле всё в порядке, а причина её страхов — в ней самой? Может быть, она утратила то, что майтэ ценят превыше всего, — гармонию?… — Но мне было очень плохо возле таких мест. Меня будто жгли изнутри — и было так… Тоскливо.

Лишь сейчас она ярко вспомнила свои ощущения — и поёжилась. Отчаяние… Да, наверное, это зовут отчаянием. Беспричинное — и потому ещё более жуткое. С бесплодными мыслями о том, что она одна, совершенно и навсегда одна в мире.