Тени исчезают в полдень

В избу она вернулась с бидоном керосина. Устин, обливаясь потом (даже борода у него вся смокла и словно прилипла к груди), лежал на спине и тяжело дышал, жадно открывая рот. Он не закричал, увидев жену, хотя силы на то, чтобы крикнуть, у него, пожалуй, еще хватило бы. Он только спросил у нее тоскливо, задыхаясь:

— Зачем же ты… этак-то уж? И за что?

Пистимея не ответила. Не обращая на мужа никакого внимания, она раскрыла сундуки и чемоданы, начала вытряхивать на пол всякое тряпье.

— Ведь я все равно бы сам… Я все обдумывал, как мне лучше… Но зачем… зачем ты… этак-то? — опять проговорил Устин.

И опять Пистимея не ответила.

Она натянула на себя пару теплых штанов, теплую вязаную кофточку. Поверх надела пиджак. Вытащила ни разу не надеванную еще пуховую шаль.

Затем в углу под лавкой отколупала ножом штукатурку, вынула из тайника несколько пачек денег. Пачки эти высыпала в небольшой мешочек с заплечными лямками, а пустой ящичек зачем-то задвинула на прежнее место.

Все это она проделывала не торопясь, однако не позволяя себе ни одного лишнего движения. Глаза ее матово поблескивали, губы все время были сжаты.

Устин корчился на кровати. У него, видимо, палило в груди, он хотел расстегнуть или разорвать ворот рубахи, попытался поднять руку. Но на полпути она опала плетью…

А Пистимея уже разбрызгивала, разливала по всей комнате керосин.

Устин перестал даже корчиться, затих. Повернув к жене голову, он смотрел теперь на Пистимею. Глаза его, казалось, выгорали от черного огня.

— Вон ты… как еще… — прохрипел он. И вдруг пронзительно, обезумевшим голосом, в котором слышались и гнев, и протест, и мольба, и жажда жизни, закричал: — Да за что же?! За что?!!

Пистимея стояла возле порога, одетая в новый полушубок, туго подпоясанная Устиновым ремнем, с мешочком в руках.

— Не помощник ты мне теперь, Устинушка, — сказала она спокойно. — Все ветки из Филь… Да чего уж там Филькой прикрываться теперь… Все ветки из того деревца, что я посадила тебе в душу, не только пообламывались — само деревце подгнило. Я хотела недавно полить его да приживить… Но уж мертвому-то что припарки… Ну, да… прощаю тебе на этом пороге все, Устинушка. А мне уж Бог простит.

Устин глядел и глядел на нее выпученными глазами. Она перекрестила его своим обрубком издали, потом чиркнула спичку и бросила ее на облитый керосином ворох одежды. Где-то в середине этой кучи взметнулось пламя и быстро начало расползаться.

Пистимея захлопнула за собой дверь, щелкнула замком, ключ положила в карман. Точно так же закрыла она двери сенок и, захлебываясь от встречного ветра, побежала к бане, стоявшей на огороде.

Там с двумя парами лыж ее ждал Купи-продай.

— Деньги-то взяла? — первым делом спросил он.

Вместо ответа Пистимея вытащила из-за каменки ломик, подала Юргину:

— Ты не на мешок мой гляди, выверни-ка вот эту доску в потолке.

Доска отскочила быстро, вниз упал небольшой проржавевший металлический ящичек. Стукнувшись об пол, он раскрылся, из него посыпались гнутые серебряные ложки, золотые кольца, серьги, табакерки. И просто комья золота, сбитые из тех же колец и сережек.

Несмотря на то что в бане было темновато, Юргин сразу узнал некоторые вещи, вываленные когда-то Филиппом Меньшиковым из его, звягинского, мешка на стол в болотной избушке. Узнал, потому что помнил их в «лицо» всю жизнь.

— Гляди-ка, целенькие! — обрадованно воскликнул он. — А я думал — нету уж их на свете…

— Не болтай! Клади сюда! — прикрикнула Пистимея, раскрывая свой мешочек. — Шарь лучше по всему полу, чтоб не закатилось куда.

С полминуты, пыхтя и толкая друг друга, они ползали по холодному полу, освещая спичками все уголки.

— Теперь прибивай доску на место! — снова распорядилась Пистимея, продолжая ползать на карачках. — Живо чтоб! Время для нас дороже золота. Вместо молотка камень возьми с каменки…

Когда уже встали на лыжи, Юргин покосился на тощий мешочек, висевший за плечами Пистимеи.

— И общинные деньги взяла?

— Нет, оставила.

— Ну да, ну да. После реформы-то деньги емкие. Одна бумажка, а в ней тысяча…

Пистимея поглядела на свой дом. Вероятно, через крышу уже валил дым, но из-за плотной пурги ничего не было видно.

— Неужели еще на лыжах сможешь? — спросил Юргин, с сомнением глядя на Пистимею.

— За горло будут хватать, так и на коньках побежишь… Тут уж можешь не можешь…

И она, чуть пригнувшись, первая шагнула в сторону.

Юргин помог ей перелезть через огородную изгородь.

— А куда мы… хоть на первый-то раз?

— Ступай вперед и не разговаривай… А я по следу как-нибудь… Спустимся по Светлихе, потом Чертово ущелье обогнем… Недалече лесник один живет… богобоязненный. Непогодь переждем, а там видно будет…

Через несколько минут Пистимея еще раз оглянулась, протерла от мокрого снега глаза. Домов деревни уже не было видно. Но где-то там, в глубине серой, воющей мути, стелился по ветру желтоватый хвост из искр…

Этот же хвост увидел и Захар Большаков, подбегая к деревне. Милицейская машина все-таки застряла окончательно в полукилометре от Зеленого Дола.