Тени исчезают в полдень

— Фрол? Курганов, что ли? — удивленно переспросил Круглов.

Но председатель уже не ответил. Он снова принялся крутить телефон. «А Устин-то! — тревожно металось у него в голове. — Как же у меня вышибло? Вот кто может теперь скрыться, если правда все то, о чем говорила Наталья… Как бы не проглядели Корнеев с Колесниковым, понадеявшись на непогоду. Надо их еще предупредить…»

Но трубка по-прежнему была мертва.

— Э-э, черт! — выругался Захар и быстро пошел из конторы. На крыльце остановился, подал ключ от уваровского подземелья Круглову. — Приедет милиция — доставайте Леньку. И чтоб свидетели были… Ну да милиция знает. А я… мне обязательно надо в Зеленый Дол. Где моя машина?

— Там же, возле моей хаты, стоит. Только ведь…

В глубине снежного месива засветились автомобильные фары, потом замаячило черное пятно.

— Это милиция, — сказал Круглов.

— Ага, тем лучше. Сколько их приехало?

Милиционеров оказалось двое. Большаков тотчас же попросил одного из них ехать с ним в Зеленый Дол.

— Да что у вас тут, целое разбойничье гнездо, что ли?! — воскликнул недовольно один из милиционеров, которому очень не хотелось снова куда-то тащиться сквозь пургу.

— Видно, гнездо, — мрачно сказал Захар. — А выводки по всему району расползлись. — И повернулся к шоферу. — Лопата есть? Мосты оба ведущие?

— Оба-то оба, — буркнул шофер. — Да ведь не пробьемся теперь, однако.

— Надо, браток, пробиться, — сказал Большаков.

…Через минуту милицейская машина с трудом развернулась по глубокому снегу и утонула в ревущей снежной круговерти.

А в Зеленом Доле меж тем происходило следующее…

Пистимея, с утра беспокойно крутившаяся возле окон, видела, как Анисим Шатров проковылял к дому Захара Большакова. Она проводила его взглядом до самых дверей, незаметно перекрестилась и начала шептать молитву.

Однако Устин, лежа на кровати, все увидел, услышал и мрачно усмехнулся.

— Господи, чего ты? — сказала она.

— Ничего. Жрать давай, — ответил Устин.

Гремя заслонкой и чугунами, Пистимея не спускала глаз с председательского дома. Вот из него вышел Анисим… Затем показался сам Захар. Тут уж старуха, забыв о недочищенной картошке, просто прильнула к стеклу.

Захар шагал по улице, направляясь, кажется, в сторону амбаров. Пистимея следила за ним, пока было возможно, затем набросила шаленку и выскочила на улицу.

Когда вернулась и, присев у окна же на лавку, снова принялась за картошку, руки ее подрагивали. Картофелины часто выскальзывали, плюхались обратно в ведро с водой.

— Ну, кто там куда направился? — все тем же насмешливым голосом спросил Устин. — С чего ты вдруг каждый след начала нюхать? Подпирает, что ли?

Пистимея со зла бросила теперь картофелину обратно в ведро сама. Но тут же подавила в себе эту секундную вспышку, продолжала свое дело.

В ведро падали и падали длинные картофельные стружки. Устин все глядел и глядел на жену, чуть злорадно прищурясь. И тогда она промолвила:

— Председатель это пошел… к Наталье. А ты еще… скалишься!

— Ну и что с того? Он ко многим ходит.

— Дурак! — в сердцах буркнула Пистимея. Но тут же прибавила жалобно: — Прости ты меня, Господи.

— Вот и дождался от тебя ласкового словца, — сказал Устин и отвернулся к стене.

— Так ведь к Наталье, говорю, пошел… К Наталье…

— А-а, пусть хоть к самому Сатане.

В голосе Устина были теперь усталость и безразличие. Пистимея долго-долго глядела на мужа. Потом тихонько положила кухонный ножик, неслышно оделась, словно остерегалась, как бы не услышал муж, и побежала в молитвенный дом.

…Вернулась она бледная как полотно. Устин лежал в прежней позе, словно неживой. Печь прогорела. Старуха подкинула туда дров, внимательно глядела, как они разгораются. В одной руке снова держала нож, в другой — картофелину.

В избу заскочил Илюшка Юргин, закричал:

— Слыхали, а?! В Ручьевке-то что приключилось! Захар туда укатил…

— Тише ты, — попросила Пистимея. — Вишь, спит Устин. Ступай, ступай…

— То есть как «ступай»? — удивился Юргин. — А я говорю — в Ручьевке-то… Ведь эдак, ежели что… и нас… Недаром же ты сказала вчера — будь под рукой…

— Да пошел ты отсюда! — крикнула Пистимея, заглушая его последние слова. И принялась выталкивать Юргина в сени.

Устин, однако, не спал. Он слышал, как в сенях жена и Юргин о чем-то долго разговаривали. Голоса то усиливались, то затихали. Но слов из-за свиста ветра за окнами разобрать было нельзя.

Наконец Юргин ушел, хлопнув дверью. Пистимея вернулась к печке.

— Ты дашь сегодня позавтракать или нет? — раздраженно спросил Устин. — Или с голоду решила уморить?

Пистимея сидела возле печки, задумчивая, положив маленькие, сморщенные руки на высохшие коленки. Маленькая головка, туго обмотанная черным платком, была глубоко втянута в плечи.

Голос мужа заставил ее вздрогнуть. Она зачем-то принялась разглаживать ладонями юбку на коленях, потом сказала:

— Скоро, скоро… накормлю уж… Устинушка. Приставила уж варево.

— Чего там Илюшка болтал? Что в Ручьевке случилось?

— Дык это… Уваровские собаки докторшу покусали. Эту Краснову, что уколы приезжала делать.