Тени Ист-Энда

Она вернулась, довольная и радостная, – никаких сожалений, угрызений совести за содеянное и никакого страха перед будущем. Возможно, она спрятала драгоценности в сливном бачке или за ванной.

Первая же её фраза, как обычно, меня ошеломила:

– Двадцать семь сервизов, дорогая, каждый на девяносто шесть предметов. Кому в здравом уме может понадобиться двадцать семь сервизов!

Поневоле задумаешься над подобным вопросом. Пока я медлила с ответом, она продолжила:

– И четырнадцать серебряных комплектов приборов! Только подумай, перед тем как всё убрать, надо было пересчитать все вилки для рыбы, все щипцы для сахара. Слыхала ли ты о подобном? А они думали, что я соглашусь всю жизнь считать эти приборы.

Я начала понимать, о чём речь. К образу мышления сестры Моники Джоан надо было ещё привыкнуть. Возможно, сервизы и столовое серебро были вещами из её детства и юности, которые пришлись на 70–80-е годы XIX века.

Её следующее заявление подтвердило мои догадки.

– Бедная моя мать была рабыней вещей. Несмотря на всё её достоинство и бесконечные «Ваша светлость», она была служанкой куда больше, чем её слуги. Вряд ли у неё имелся в жизни хоть один свободный день. Бедная женщина. Я любила и жалела её, но мы никогда не понимали друг друга.

Есть в жизни что-то неизменное. Мне вспомнилось наше с матерью взаимное непонимание – единственное, что у нас было общего.

– Её жизнью правил мой отец. Каждым её шагом. Ты знала, например, что он заставил её отре́зать волосы и вырвать все зубы, когда ей не было ещё и тридцати пяти?

– Как? – ахнула я. – Почему?

– Она была очень слабой, вечно болела. Не знаю, что с ней было, – может, дело в слишком тугих корсетах.

Корсеты. Узаконенная женская пытка.

– Прекрасно всё помню. Я тогда была совсем маленькой, но явственно представляю: мама лежит в постели, а вокруг неё толпятся врачи. Один из них говорит отцу, что вся её сила уходит в волосы и зубы, и от них надо избавиться. Много лет спустя она рассказала мне, что её даже никто не спросил. Ей обрили голову и вырвали все зубы. Я слышала из детской её крики. Это было проявление варварства и невежества. Я испугалась, когда увидела её: лицо опухло, на простынях кровь, голова лысая. Она плакала, бедняжка. Мне тогда было лет двенадцать, и со мной что-то произошло: я вдруг поняла, что женщины страдают от невежества мужчин. У её постели я превратилась из беззаботной девчонки в думающую женщину. Я поклялась, что не буду такой, как мать, тётки и их подруги.

Я не стану женщиной, которой по приказанию мужа вырвут все зубы или которую упрячут под замок, как бедную тётю Анну. Я не стану тратить жизнь на вилки для рыбы. Я не подчинюсь ни одному мужчине.

На её лице читался вызов. Молодость может быть прелестной, но пожилые люди тоже бывают по-настоящему красивы. Каждая морщина, каждая складка, каждая тень на лице сестры Моники Джоан говорили о её характере, силе, храбрости, величии и весёлости.

– Вы несколько раз упомянули, что тётю Анну заперли, – сказала я. – Что произошло?

– Это чудовищная история, дорогая моя. Тётю Анну, сестру моей матери, упекли в сумасшедший дом, потому что она надоела мужу.

– Не может быть! – воскликнула я.

– Не смей обвинять меня во лжи! Если вздумала грубить, лучше сразу же уходи.

Брови её приподнялись, ноздри раздулись – просто воплощение оскорблённого достоинства, хотя мне казалось, что она скорее играет.

– Ну бросьте, сестра, вы же понимаете, что это такое выражение! Что случилось с тётей Анной?

Она хихикнула, словно девчонка, которую застали за шалостями. Но лицо её тут же стало серьёзным.

– Тётя Анна, милая тётя Анна. Любимая моя тётушка. Такая красивая, мягкая, она так нежно смеялась. Когда она приходила, то непременно шла в детскую, чтобы побыть и поиграть с нами. Мы все её обожали. И вдруг она пропала.

Сестра Моника Джоан сидела совершенно неподвижно, глядя в окно. На улице было солнечно.

– Слишком ярко, дитя моё, – простонала она. – Задёрни занавеску.

Я повиновалась, а когда вернулась на своё место, увидела, что она прикладывает к глазам платок.

– Мы больше никогда её не видели. Когда мы спросили мать, она только сказала: «Тише, дети, мы об этом не говорим». Мы все ждали, что тётя вернётся и поиграет с нами, но этого так и не произошло.

Она глубоко вздохнула и оперлась подбородком о руку, глубоко задумавшись.

– Бедная, бедная женщина. Она была совершенно беспомощна.

– А потом вы узнали, что произошло?