Тени Ист-Энда

Он положил трубку на каминную полку и встал – очень высокий, больше шести футов[15], и с необычайно ровной осанкой. Он медленно подошёл к двери, открыл её и поклонился нам на прощание.

Воздух казался необычайно чистым и свежим. Во двор въехала телега с углём, с неё спрыгнул огромный дядька и стащил за собой крошечного мальчика, на вид не старше двух-трёх лет. Мужчина стал расхаживать по двору, выкликая: «У-голь! У-голь!» (второй слог составлял превосходную квинту с первым), а ребёнок неуклюже засеменил за ним следом, но тут же споткнулся и упал. Поднимаясь на ноги, он задрал белокурую головку и пропищал: «У-голь!» И снова – превосходная квинта!

Из дверей высыпали женщины и принялись звать мужчину, который разносил им небольшие мешки угля. Ни у кого не было места для хранения, поэтому приходилось то и дело покупать по двадцать пять килограммов. В 1960-е годы, после принятия Закона о чистом воздухе, угольное отопление запретили, но в середине 1950-х для многих это было единственное доступное средство обогрева.

Если вы несколько месяцев подряд навещаете человека, он неизбежно перестаёт быть для вас только пациентом – вы начинаете видеть в нём личность. На процедуру уходило около получаса, и всё это время мы беседовали. Старики зачастую помнят далёкое прошлое лучше недавних событий, и мистер Коллетт много рассказывал мне о своей молодости.

Ни внешним видом, ни манерой разговора, ни повадками он не напоминал обычного кокни. Он был куда выше большинства окружающих и двигался медленно и вдумчиво. Его внутреннее достоинство и чуть церемонные манеры вызывали уважение, и я никогда не пыталась обратиться к нему просто по имени. Он был лондонцем в первом поколении и говорил с характерным акцентом, но в речи его отсутствовали специфический лексикон и грамматика кокни. Его родители работали на наёмной ферме в Сассексе. После принятия Законов об огораживании они были вынуждены отправиться в город на поиски работы. Семья обосновалась в Кройдоне, где в 1870-х годах и родился мистер Коллетт, старший из восьмерых детей. Отец его был художником и оформителем и подрабатывал на стройках. Он частенько оказывался без дела, поскольку в XIX веке ремесло художника целиком зависело от погоды. В краски ещё не добавляли ингредиенты для быстрого высыхания, и для того чтобы просохнуть, им требовалось около четырёх дней. В дождливую погоду любые уличные работы сходили на нет. То же происходило и на стройках – цемент полностью высыхал только за три дня.

– Отец был хорошим человеком, – рассказывал мистер Коллетт. – Он не допустил бы, чтоб его семья голодала. Всегда можно было подработать на строительстве дорог и путей, и он целыми днями дробил камни. Возвращался домой ночью, мокрый как мышь, еле живой, в кармане – несколько пенни, и мать растирала ему спину и грудь мазью и прикладывала вымоченную в горчице тряпку, чтобы он не простудился. Хороший был человек. Не пропивал выручку в пабах, как теперь часто бывает.

Мистер Коллетт неодобрительно потряс головой, отделил себе порцию табака, измельчил её прямо на заскорузлой ладони и ссыпал в кожаный мешочек, где всегда хранилась яблочная долька: «Чтобы табачок не пересыхал». Меня его табак приводил в восторг – он продавался в виде скрученных листьев. Такой табак курил мой дедушка, и запах пробуждал во мне множество счастливых воспоминаний.

Продавцы хранили его длинными вязанками по два-три фута[16] (наподобие скрученных чёрных сосисок) и отрезали каждому покупателю по несколько дюймов. Мне нравился аромат (хотя, возможно, он был хорош лишь по сравнению с обычной вонью в комнате), и я радовалась, когда мистер Коллетт закуривал, выпуская густые клубы серого дыма. Многие предпочитали жевать табак и часто беззубые старики высасывали из листьев последние капли сока и сплёвывали.

Мистер Коллетт неизменно предлагал мне чашечку чаю, а я всякий раз отказывалась по двум причинам: во-первых, я совершенно не могла пить крепкий чай, который предпочитали в Ист-Энде, а во-вторых, при одной мысли, что придётся пить из грязных кружек, меня тошнило. Произнести это вслух было невозможно, и я всегда ссылалась на занятость. Он не настаивал, но, очевидно, расстраивался, а как-то раз просто молча кивнул и сглотнул, словно у него застрял ком в горле. Зрение у меня, конечно, было лучше, и знай он, что я за ним наблюдаю, то немедленно бы выпрямился и отвернулся, но я собирала сумку и подглядывала за ним исподтишка. На лице его читались печаль и привычная уже усталость – я вдруг поняла, что он одинок и ждёт моих визитов. Мне захотелось остаться – даже несмотря на то, что я всегда с облегчением покидала эту дурно пахнущую квартиру.

И тут меня осенило. Если налить в грязные чашки кипяток, грязь и жир всплывут на поверхность. Но если налить туда чего-нибудь холодного, то грязь останется на стенках кружки. Отличный план! Я сказала мистеру Коллетту, что не люблю горячие напитки, но с удовольствием выпила бы чего-нибудь холодного – имея в виду что-то вроде апельсинового сока.