Тени кафе «Домино»

– Пиши, только детали не потеряй. И что дальше?

– А дальше они на меня шлем летный надели, задом наперед, чтобы глаза закрыть. Так шлем этот вонял поддельным одеколоном «Коти». Приехали. Провели меня в дом и сняли шлем. Комната как в собственном доме, стол вязаной скатертью покрыт. Кровать полутороспальная с блестящими шишкам. Над кроватью портрет Ленина.

– А как они себя называли?

– Ричард и Альфред. Только морды у них больше для Ванек сделаны. Рассказывать, как было?

– Конечно.

– А молодой человек не смутится?

– Ему по должности не положено.

– Хорошо, – Лариса Васильевна закурила новую папиросу.

– Я, Федор Яковлевич, не такое видела. Две недели в семнадцатом с Кавказского фронта в Москву добиралась. Натерпелась, насмотрелась. Ну ладно. Привел он меня в комнату с Лениным и говорит: «Ваш муж арестован». А я ему: «Чего несешь, нет у меня мужа». А он в ответ: «Ложись, сука, иначе пристрелю». Покувыркались мы с ним часок. Потом второй пришел. Но слабенький, его минут на пять хватило. А потом оба пришли. Когда меня выводили, спьяну, поди, шлем-то не натянули. Так Альфред печку растапливал денежными бандеролями.

– Чем, чем? – удивился Мартынов.

– Бумажками, которыми пачки денег опечатывают.

– И много их было?

– Прилично. Потом во дворе они на меня шлем напялили, но я вторую машину увидела «Рено». Потом меня выкинули на окраине. Ничего не взяли, кроме денег. Но я добралась.

– Спасибо Вам, Лариса Васильевна. Ох, какое спасибо!

Манцев читал какое-то старое дело.

В дверь постучали, и сразу же вошел Мартынов.

– Василий Николаевич, прочтите протокол допроса потерпевшей Соболевской.

– Певица из кабаре «Не рыдай»?

– Именно.

Манцев взял, начал читать.

– Федор ну прямо Мопассан.

Мартынов деликатно промолчал.

– А вот это интересно, печку растапливал денежными бандеролями. Уж не эти молодцы в Старо-Ваганьковском на машину с деньгами напали?

– Возможно, и похоже очень.

– Бросай все, Федор, и ищи эту сволочь, пока они все деньги не пропили.

– Трудновато, три с гаком миллиона.

Кафе «Домино»

Татьяна и Леонидов начали прощаться с друзьями.

– Пора, у Танечки репетиция серьезная…

– «Чайка», – засмеялся Мариенгоф, – Таня – Нина Заречная.

– Откуда известно? – прищурилась Таня.

– Тайные источники.

К столу подошел незнакомый человек.

– Добрый вечер.

– И Вам того же, – ответил Мариенгоф.

– Олег Алексеевич, меня зовут Игорь Федорович Дерзибалев, я редактор питерского журнала «Суд идет». Мне бы хотелось с Вами поговорить.

– Рад с Вами познакомится, Игорь Федорович, но мы сейчас уходим.

– Я не на долго Вас задержу. Приходите завтра на Мясницкую 6, в нашу московскую контору. Я хочу, чтобы Вы стали нашим московским корреспондентом. Гонорар у нас хороший, да и оклад мы Вам неплохой положим.

– Но я уже работаю в «Рабочей газете».

– Одно другому не помешает. Договорились.

– Договорились.

– Жду Вас в два по полудню.

Переулки у Сухоревки

Орест Андрианов шел проходными дворами у Сухоревской площади.

Темноватым и жутким местом были эти переулки, дворы, тупички.

Он свернул в сторону Сретенки.

– Эй, господин богатый, – услышал он за спиной, – поделиться надо.

– Это ты, Лом, здесь бесчинствуешь, да с оглядкой.

– Ой, виноват, Ваше Благородие. Да и В тоже хороши, как фраер сюда поперлись. Закурить угостите?

– А как же.

Свет спички вырвал из темноты лица налетчиков.

– Все знакомые, – засмеялся Андрианов.

– Вы за марафетом или в картишки рискнуть, а может, двушку?

– Да нет, Савелий нужен. Очень. Дело у меня к нему.

– Мы Вас проводим, а не то, не дай Бог, молодые налетят.

«Рабочая газета»

Весна неслась, как локомотив под парами. Снег начал таять еще в конце февраля, а солнечный март высушил тротуары, пустил во дворах журчащие ручьи.

Олег Леонидов открыл окно в своем редакционном кабинете.

Посыпалась на пол замазка, затрещали и уныло повисли наклейки из газеты, закрывающие щели.

В кабинет ворвалось солнце и свежий ветер.

Распахнулась дверь, вошел главный редактор.

– Так, решил разморозить коллектив. Если тебе так жарко, я прикажу твою голландку не топить.

– Ты не сделаешь этого, – Леонидов похлопал ладонью по горячему кафелю печки. – Ты только хочешь казаться злым, а на самом деле, твоя душа добра и нежна.

– О моей душе потом. Зачем ты открыл окно?

– Весна. Понимаешь, весна после поганой и злой зимы.

Редактор подошел, затворил окно, закрыл шпингалеты.

– Я их до лета прикажу опечатать, чтобы ты больше не экспериментировал.

– Ты подлинный диктатор.

– Возможно, я диктатор, но вчера я имел долгую беседу в Агитпроме ЦК.

– Ну а что тебе там сказали?

– Там говорили о тебе.

– Царица Небесная, спаси и помилуй.

– Не паясничай.

Редактор достал из кармана портсигар, закурил толстую самодельную папиросу.

– Тебе не предлагаю, ты такого крепкого табака не выдерживаешь.

– Слушай, – Леонидов газетой вытер подоконник и сел, – говори дело.

– Твою статью «Ответ Штальбергу» отметил сам Владимир Ильич.

– Знаешь, раньше, когда императору нравилось сочинение журналиста, то его награждали или золотыми часами с алмазной монограммой, или портсигаром. Мне даже гонорар не увеличили.