Тени колоколов

Никон скрытно побеседовал с архипастырями, как быть. Пришли к одной мысли: мужей развести с женами, таковы были тогдашние церковные законы. Стыдоба, говорили многие в Москве, с кем Бог соединил, того люди разъединить не могут. Был бы, мол, Никон женатым, и он свою жену не оставил бы. Разведенные прятались в дальних городах и весях, жили с семьями. Духовенство зорко следило за отступниками, преследовало их. Это только подстегнуло врагов Патриарха, подлило масла в огонь. О Никоне говорили, что, мол, сам Патриарх женился на иудейской книге. Никон продолжал переводы с греческого и издание книг. Церея Епифания Славенецкого он посылал в Киев, тот привез Патриарху карту Европы, и теперь он часами сидел над ней, думая о будущей войне. Забыл даже свой Новый Иерусалим. Зодчий Абросим не раз ему говорил: лето идет, теплынь на дворе, как раз время поднимать стены храма Воскресения. Патриарх отмахивался, мол, успеем.

Однажды, когда он сидел над картой, в его келью вошли Илья Данилович Милославский с Борисом Ивановичем Морозовым и начали такую беседу.

— С недоброй вестью к тебе, Святейший. Гетман Радзивилл вокруг Могилева протянул живую ограду из двадцати тысяч рейтаров. Пан Гопсевский, стоящий за Яна Казимира, не пропускает полк Золотаренко в Быкове, чтоб он соединился с нашими. Киевский же митрополит травит шляхтичей, — рассказывал Милославский, — говорят о переходе под твою руку.

— Сильвестра Косова я знаю — он хуже сатаны. Дрожит за свое насиженное место. Давно ходит в обнимку с католиками, — сказал Никон, которому, видимо, вспомнился рассказ Киево-Печерского архимандрита Дионисия Балабана. — Целует ноги цареградского Патриарха, черная душа. Предал и Богдана Хмельницкого. Только из-за этого мы с государем пригласили Антиохийского Патриарха, Макария. Малороссию вразумлять надобно: мы с нею божьей верой соединены.

— Князь Василий Борисович Шереметев передал нам: мол, на Богдана и на него то и дело татары нападают. Пришлось ему отступить за Белую Церковь, где он и нашел Василия Васильевича Бутурлина. У того совсем мало стрельцов осталось. Как быть?

— Я не воевода, но вот что скажу: пусть молодой Бутурлин, как и отец бывало, встретится с Богданом. С этой целью уже посол Артамон Матвеев у гетмана побывал, и тот пойдет на Ливонию. Потом и Швецию от моря отодвинем.

— А кто против татар двинется? — разозлился Морозов.

— В Крым донских казаков направим. На лодках. Разгромят улусы* — татары забудут свои налеты.

Никон ткнул пальцем в карту и показал, по какой дороге царь поедет в Ливонию. Мол, за полковником Петром Потемкиным двинется, того он уже послал, чтобы очистить путь к Финскому заливу.

— Таким образом, — продолжил Патриарх, — Государь соединится с Бутурлиным и Хмельницким, а мы, со своей стороны, из Смоленска будем силу им направлять. В те места, где они больше всего нужны. У Польши обломали когти, теперь ее никто не боится. Хватит, долго они, ляхи, грызли нас. Если возьмем Ливонию, любой враг нам не страшен. А вот ещё добрая весть, только вчера пришла, — Никон вытащил из стола грамоту, — молдавский царь просится под нашу руку. Об этом гетман Хмельницкий сообщил. В Молдавию придется посольство с подарками отправлять. Соболь — всегда хорошая приманка.

— Интересная задумка, — холодно произнес Морозов. — Царю она понравится. А вот откуда столько стрельцов и денег взять, на новую войну-то?

— Я надеюсь: волынские и галицинские русичи помогут. Что, их души не чают нас, не одному Богу молимся? Правда, они обижены на наших воинов — разорили их, над женами измывались. Стыдоба…

— С этим мы разберемся. Виновных через виселицы и кнуты пропустим в научение остальным, — бросил Милославский.

— В Ливонию нам не собраться — чума людей скосила, — вновь не отступал Морозов.

— Божьей милостью новые стрельцы родятся… В поход с государем отправлю икону Иверской Божьей Матери. Поведет нас и в Варшаву, и в Краков. Вырвались из-под ляхов, теперь надо освободить и братьев по крови. Все русские земли в единый кулак надо собрать. В одно государство. О чем наши деды мечтали, то надобно в жизнь претворить. Добравшись до Киева, Олег бросил Аскольду и Диру, тем, кто предал свой народ: «Вы не князья и не бояре!», и приказал их повесить. Этим он показал: Киев — это Русь. На врата Царьграда он свой щит прибил — вот где, мол, наша граница.

… Когда Морозов передал царю разговор с Патриархом, тот перекрестился и сказал:

— Бог укажет нам путь, и мы победим. Верь мне, с победой возвратимся.

* * *

Словно кудадей искать двинулась вся Москва. Богатые — на тарантасах и колымагах, стрельцы — верхом, у кого кроме своих ног не было ничего — пешком. На Новгородской дороге ступить было некуда — повозки, лошади, люди, люди, люди… Только монахов из шести монастырей. Все шли на закладку Нового Иерусалима.

Впереди всех ехала царская кибитка. Она виднелась издалека, красным сукном обтянутая. Июльский день был знойным, душным. По дороге стелился пыльный шлейф.