Тени Лордэна

Дом у кулака был в два этажа, стены первого были сложены из добротного камня, а черепичная крыша резко выделялась на фоне соседних деревянных и тем более соломенных настилов. Со мной в паре был Лирстих, а Гембель с Гэком встали на шухер. В случае чего они бы подали нам условный клич, чтобы мы как можно скорей выбирались из дома, или же наспех подожгли чего-нибудь возле забора, чтобы хозяйским холопам стало уж точно не до нас. Мои старшие товарищи своё дело знали и были чертовски спокойны, а вот я был весь как на иголках. Никогда в жизни я не трусил так, как в ту ночь, сидя в зарослях под оградой; даже когда спустя годы один знаменитый своими дурным нравом и тяжёлой, скорой на расправу, рукой полководец застал меня голышом в объятиях его благоверной жёнушки, я не испытал и сотой доли того ужаса и трепета. Ведь той ночью я рисковал не только своей жизнью, которой всегда была грош цена, нет… я боялся, что из-за моей оплошности погорит вся наша лихая шайка. Лирстих заметил мои терзания, хлопнул меня легонько по спине, улыбнулся и сказал заветное: «Не ссы». Ничего лишнего, просто «не ссы» и харя верного товарища, готового вместе с тобой испить до дна чашу горя или счастья, вернули мне уверенность в своих силах и предали необходимого хладнокровия. Не стану вдаваться в подробности того ограбления, скажу только то, что добра мы с него поимели немало, а Листрих, то ли чтобы покрасоваться передо мной, то ли чтобы меня напугать, снял со спящей кулачихи обручальное кольцо, пока я, вновь съёжившись от страха, ждал, что она в следующий миг откроет глаза и завопит дурным голосом. Напрасно; этот ловкач ещё бы и с муженька кольцо стащил, но у того кисти до того распухли, что единственным способом снять украшение — было отнять ему весь палец.

Вот не надо на меня так смотреть. Бездействовать и смиренно дожидаться спасения на дне выгребной ямы станет только законченный осёл, а маломальского выбора мне жизнь не предоставила, так и в чём тут моя вина?! Вы, дворяне, рождаетесь с пятью золотыми половниками в каждом отверстии, и армией услужливых нянечек да мудрых учителей вокруг колыбели, а затем идёте по проторенной отцами, дедами и прадедами дорожке к сияющим хрустальным башням в обход гибельных гор да тёмных лесов. Так откуда же у вас, таких праведных и распрекрасных, не познавших тягот и забот простого человека, берётся право призирать нас, отроду обделённых и заклеймённых дурной кровью, брошенных в вязкое и липкое болото зол, грехов и отупления? Молчи, золотой мальчик, всё равно ничего дельного ты сказать не сможешь, но вот я скажу тебе, что, попав в него, ты захочешь сдохнуть прежде, чем твои ноги коснуться его изъеденного кошмарами дна, если оно вообще существует. Молчи…

Так о чём это я говорил? Ах да, домушничество.

На моей памяти мы точно обокрали сотни две, а то и все три домов. Несколько раз мы ухитрялись пробраться в филиалы торговых гильдий, и, хотя денег там были целые горы, нам не удавалось украсть слишком много. Больно уж золото тяжело, так что если пожадничаешь и набьёшь им полные карманы, то ни по стенам карабкаться, ни по крышам прыгать, ни просто бегать ты уже не сможешь и тебя наверняка сцапают. Однако в грабеже гильдий был свой интерес и шарм, ибо следующие недели треть торговцев Империи судачили о наших дерзких преступлениях. Иногда вот так зайдешь по своим делам на рынок, а там один купец жалуется другому, что в прошлом месяце кто-то пробрался ночью в их торговую обитель и выкрал аж триста золотых гульденов, а в добавок ещё и старинную картину облил чернилами, а следов никаких не оставил. Слушаешь это, и тебя от гордости всего распирает. Хочется подойти к нему поближе, улыбнуться, нахально и надменно, да так, чтоб он мигом всё понял, и щёлкнуть его по мясистому, покрасневшему от злости носу или пинка под зад дать, но нельзя. Прикусываешь язык и только слушаешь, а затем остаток дня ходишь гоголем, и даже как-то зазорно становиться по чужим карманам лазить, чересчур уж мелкое дело для такого удальца, как ты. Хах, да… четыре года… четыре года вот такой весёлой «семейной» жизни, но ведь всё в этом проклятом мире не вечно и имеет свой конец, как бы нам того не хотелось. Конец нашему удалому братству пришёл жаркой августовской ночью в городе, носившем имя Би́льдешвейг.