Тени на стене

Сигнал воздушной тревоги застиг Мещеряка возле Собачьей площадки в одном из тихих арбатских переулков, в котором жила Валентина Георгиевна Горская. На гранитном цоколе шестиэтажного дома были грубо намалеваны стрелка и надпись «Вход в бомбоубежище». Но Мещеряк, войдя в парадное, не стал спускаться в подвал, а поднялся по выщербленным мраморным ступенькам трехмаршевой лестницы на второй этаж. Если старший политрук был прав и актриса — женщина смелая, то искать ее в бомбоубежище не имело смысла.

Он не ошибся. Открыла ему сама Горская. В огромной квартире было холодно, и актриса куталась в полушалок. На ногах у нее были грубые валенки.

До этого Мещеряку не приходилось бывать в таких запущенных барских хоромах, сохранивших остатки былого позолоченного богатства, — с облупившимися лепными потолками, потускневшей медью дверных ручек и шпингалетов, с мраморными в трещинах подоконниками и каминами. Здесь все пахло даже не стариной, а старостью. На тусклом, давно не чищенном паркете какого–то затейливого узора стояла некогда изящная, легкая, но с годами рассохшаяся и отяжелевшая мебель красного дерева, обитая выцветшим шелком. Между двумя колоннами криво висела копия картины Айвазовского «Девятый вал» в тяжелой раме, а посреди гостиной, в которую Мещеряк вошел за хозяйкой, старчески горбился черный концертный рояль, заваленный нотами.

Все вещи, все предметы в этой квартире жили своей старческой жизнью, отдельной от жизни хозяйки дома. Вернее, даже не жили, а доживали свой век. Валентина Георгиевна, как знал Мещеряк, теперь редко бывала дома.

Он осмотрелся. На выцветших, от времени пожелтевших афишах и фотографиях, которыми были почти сплошь увешаны степы гостиной, Горская имела легкомысленный вид опереточной дивы. А перед Мещеряком сидела усталая немолодая женщина с морщинками–лучиками вокруг потускневшего скорбного рта, с худыми, безжизненными руками. Когда она уселась в кресло, к ней на колени взобрался облезлый ангорский кот.

Этот кот тоже был старым и, свернувшись клубком, тотчас закрыл закисшие глаза.

В гостиной установилась такая траурная тишина, что Мещеряк не сразу решился нарушить ее.

Перед встречей с другим человеком, а тем более перед важной встречей, каждый из нас обычно занят «словесными заготовками». Мы заранее придумываем вопросы и ответы, которые должны за ними последовать, стараемся взвесить все слова… И тем не менее почти всегда оказывается, что мы попадаем впросак. А все потому, что ни один человек не в силах решать за другого и предугадать до тонкостей ход событий. Ведь часто важны даже не сами слова, а интонации, жест… И обстановка. И душевное состояние. Мещеряку, разумеется, все это было известно. Но он был обыкновенным человеком и не всегда поступал так, как того требовал разум. Вот и сейчас… Из разговора со старшим политруком у него сложилось о Горской противоречивое мнение. Потом он решил, что это взбалмошная, избалованная женщина, падкая на аплодисменты и похвалу, и он, сам того не желая, перед встречей с нею настроился на игривый лад. Знаменитостям надо льстить, не так ли?.. А тем более женщинам, привыкшим к улыбкам, восторгу и цветам. Он даже подумал о том, не прикинуться ли ему поклонником ее таланта.

Но теперь, встретясь с Горской с глазу на глаз, он постарался отделаться от всех тех сладких, паточных слов, которые уже вертелись у него на языке. Произнести их сейчас было бы кощунством.

И он молча, с легким поклоном вручил Валентине Георгиевне сверток, который принес. Консервы, бутылка вина, сахар… Продуктовая посылка, только и всего. К сожалению, ничего другого они придумать не смогли…

Валентина Георгиевна поблагодарила его каким–то безучастным, мертвым голосом. К посылке она даже не притронулась.

Помолчали.

— Меня просили сказать вам, что если вы снова приедете… У нас вам всегда будут рады.

Ее рука, гладившая кота, замерла.

— Если бы у вас нашлась хотя бы пластинка…

До сих пор ему не удалось увидеть ее глаза. Она сидела, низко опустив голову.

— Вы позволите… — Мещеряк подался вперед.

— Пожалуйста… — она с. трудом произнесла это слово. Голос у нее был грудной, низкий.

Получив разрешение, Мещеряк взял со столика фотографию. Это был довоенный «кабинетный» снимок в рамке из крымских ракушек. На фотографии рядом с Горской улыбались двое: мужчина с ромбами в петлицах и вихрастый юноша.

Мужчина с ромбами был мужем актрисы.

— Он погиб на Халхин–голе.

— Ваш сын очень похож на отца, — сказал Мещеряк и осторожно поставил фотографию на круглый столик. Он посмотрел на Горскую. Другой на его месте, возможно, постарался бы выдать себя за приятеля ее сына, назвав его по имени, чтобы тем самым втереться к ней в доверие. Но Мещеряк никогда не простил бы себе этого. Он предпочитал честный бой.

И ему не пришлось в этом раскаяться. Стоило ему упомянуть о ее сыне, как Горская глухо поправила его:

— Был похож, был… — и она протянула Мещеряку похоронную.

Он вздрогнул. Слова слиплись и застряли у него в горле.