Тени над Гудзоном

Грейн читал, и слова казались ему странно близкими. Это было так, будто он слушал речи своего отца. Он даже видел образ своего отца. С этих пожелтевших страниц с ним говорила вечная истина. Письмо было полно наставлениями, как надо воспитывать детей, как указывать им правильный путь. Но что делал он, Грейн? Он оставил воспитание детей на произвол судьбы, он показывал им пример лени, эгоизма, распущенности. Почему Анита должна быть лучше него? Она никогда не читала никаких нравоучительных книг. Она никогда не слышала нравоучительного слова от него, своего отца. В книгах, которые она читала, в театрах, в которые она ходила, герои всегда были убийцами и прелюбодеями. Какое право имеет Грейн чего-то от нее требовать? Все это его вина. Это он оторвался от своих корней. Это он подтолкнул своих собственных детей к вероотступничеству…

Стук в дверь. Вошла Анита:

— Отец, я должна тебе объяснить.

— Что ты можешь тут объяснить?

— Отец, я его люблю. Мы хотим пожениться.

Какое-то время Грейн молчал. Ему показалось, что дочь смотрит на него по-другому, не так, как до сих пор, а с большим уважением и с большей близостью, как будто благодаря какому-то потаенному чутью она осознавала, что с ним происходит.

— Кто он? — спросил Грейн.

— Он интересный человек, но ты, естественно, будешь против.

— Кто он? Еврей?

— Нет, христианин.

— Ого.

— Он фактически и не христианин. Он вольнодумец.

— Что, коммунист?

— Прогрессивный человек.

— А ты знаешь, что эти «прогрессивные» погубили в России двадцать миллионов невинных людей? Ты знаешь о том, что они держат миллионы людей в рабских лагерях?

— Это всё выдумки. Это всё наветы, распространяемые капиталистической прессой.

— Дура. Я разговаривал с людьми, которые сами сидели в этих лагерях. С ними там обращались точно так же, как нацисты обращались с евреями.

— Они лгут.

— Ты действительно веришь, что Каменев, Бухарин, Зиновьев были шпионами?

— Они наверняка были предателями.

— Ну, тогда я ничего не могу поделать.

— Ты ничего не должен делать. Я просто не хочу, чтобы ты думал, будто для меня любовь — это просто игра.

— Я не говорю о тебе, но для этих типов человеческая жизнь — игрушка. Я не могу тебе описать, какие злодеяния они совершили за последние тридцать лет.

— Невозможно совершить революцию в шелковых перчатках.

— Как бы тебе понравилось, если бы тебя отправили на золотые прииски куда-нибудь в Северную Сибирь или ни за что ни про что посадили в тюрьму и продержали там десять лет?

— Я не враг рабочего класса.

— Какое ты вообще имеешь отношение к рабочему классу? Ты в своей жизни еще никогда не работала. Ты даже не хочешь убираться в своей собственной комнате…

Анита постояла еще какое-то время молча. Потом вышла и медленно закрыла за собой дверь. Грейн закрыл глаза. «И эта тоже красная! — подумал он. — Когда это случилось? Да ладно, все равно. Они, скорее всего, абсолютно равнодушны к чужим страданиям. Им нравится злодейство… Даже капиталистическая система все время стимулирует коммунизм. Они вроде борются против него, но где-то в глубине души им нравится злодейство. Они и укреплению Гитлера тоже способствовали. Им нужен только повод, отговорка… Они — как те охотники, которые сначала подкармливают диких животных, а потом стреляют в них. Главное, чтобы лилась кровь… Вот и я, сын переписчика священных текстов реб Янкева, тоже оказался в их компании. Я сам стал убийцей и воспитал убийц. Дай Джеку или Аните власть, и они будут ставить людей к стенке не хуже, чем московский НКВД. Для их дедов все они были бы людьми одного сорта: нечестивцами…»

На Грейна вдруг обрушилось глубокое потрясение. «Как я до сих пор всего этого не замечал? Что я думал с самого начала? Надеялся ли я, что с моими детьми произойдет какое-то чудо? Нет. Я сам потихоньку, подсознательно способствовал тому, чтобы все было таким, как оно есть. Я делал это преднамеренно, преднамеренно. Я прелюбодействовал и убивал, и я воспитал прелюбодеев и убийц. Такова голая правда. При этом я дал своим деяниям красивое название: скептицизм.»

Глава восемнадцатая

1