Тени над Гудзоном

— Перейду сразу к делу, — сказал доктор Марголин, кладя творог на кусок черного хлеба. — Я знаю все, что произошло между вами и Анной. А почему бы мне и не знать? Борис Маковер, этот дикарь, мой друг. Мы вместе учились в ешиве. Я знаю его ровно сорок восемь лет. Когда мы с ним изучали трактат «Бава медиа»,[352] вы еще не родились. Анну я знаю с тех пор, когда она еще была одиннадцатилетней девочкой. Вы знали ее еще раньше, но какая разница? Помню, как она росла. Я был ее врачом. К вам она пришла готовой Анной, здоровой, красивой, развитой, но что она прошла прежде, чем вы, так сказать, сорвали плод с дерева, знаю я, садовник. Ну, не буду углубляться в сентиментальные разговоры. Хочу, чтобы вы знали только одно: этот Яша Котик — один из самых мерзких негодяев, которых мне приходилось встречать за всю мою жизнь. А вы можете не сомневаться, что за свою жизнь мне пришлось встретить достаточно негодяев. Намного больше, чем хотелось бы. Он ко всему прочему еще и психопат. Какое-то время мы были в дружеских отношениях. Я люблю театр, и хотя не считаю его большим талантом, все же его ценил. Он происходит из самых низких и самых малосимпатичных слоев общества. Он никогда толком не знал ни одного языка, кроме еврейского. А когда такой тип выбирается наверх и становится знаменитым на всю Германию и Альфред Керр пишет о нем статьи, то это для него большое достижение. Я был даже готов давать ему уроки немецкой грамматики, но довольно быстро понял, что он и уроки грамматики несовместимы. Этот человек весь состоит из ошибок. Он, если можно так выразиться, представляет собой опечатку в Божественном произведении, и в этом его прелесть. У него есть одно достоинство: он может быть искренним, когда хочет этого. Тогда он — буквально сокровище для психолога. Он способен обнажить свою душу, а это интересно.

К сожалению, я познакомился с ним, когда он уже был связан с Анной. А что этот мерзавец вытворял с ней, я не могу вам описать. Она вам, может быть, что-то рассказывала, но я уверен, что не открыла и сотой доли. Его жизнь — сплошная профанация. Он любит все обливать грязью. Однажды вечером я прогуливался с ним по Курфюрстендамму,[353] и на небо как раз вышла красивая луна. Вы ведь знаете, что иногда луна бывает такой яркой, что затмевает все фонари. Она выплывает на небо, как чудо, и ты остаешься стоять потрясенный. Я отнюдь не поэт, но порой и самый прозаичный человек тоже восхищается подобными вещами. Я показываю Яше Котику на небо: «Ты только посмотри на луну!» Он поднимает взгляд, смотрит, пялится и наконец говорит: «О, если бы я мог ее обоссать!» Тогда я понял, что в этом весь Яша Котик. Дай ему волю, он все бы смешал с грязью: солнце, небо, самого Бога, если бы Он существовал. Естественно, с сугубо научной точки зрения моча не является нечистой. Но здесь речь идет о психологии. Что он делал с Анной, я вам передать не могу. Об этом можно было бы написать книгу. Она была молода, красива, невинна, девушка из религиозного дома, и Яша Котик нашел тут возможность проявить себя. Нет таких извращений, которые он не попытался бы ей навязать. Должен вам сказать, что если профанация может рассматриваться в качестве искусства — пусть негативного искусства, то Яша Котик буквально гений. Я считаю, что современное искусство пошло по этому пути, только оно делает это понемногу. Сейчас в романах пишут такие вещи и употребляют такие слова, какими в предыдущем поколении пользовались только уголовники…

— Современная культура — сплошь уголовщина. Я уже давно это знаю, — отозвался Грейн.