Тени над Гудзоном

— Вот как? Ну, это отдельный вопрос. А что вы называете современной культурой? Эйнштейн — это тоже часть современной культуры. Теперь появилась мода возвращаться к религии. Я слышал, что и вы примкнули к этому течению. Но должен вам сказать, что у меня нет к этому никакого чувства. Я люблю конкретные вещи, а не фантазии и не вещи, которым невозможно дать дефиницию. Мой отец верил, что Бог восседает на троне и на Новолетие вписывает в книгу, кому жить, а кому умереть. Это религия. Но когда ко мне является такой тип, как доктор Олшвангер, и начинает крутить мне голову рассуждениями о Боге, я посылаю его ко всем чертям. Если Бог есть, то пусть он — я имею в виду доктора Олшвангера — сидит в синагоге, а не основывает санатории и не шляется со старыми девами. Мне, кстати, рассказывали, что он здесь прицепился к какой-то вдове и устраивает с нею что-то вроде исследования души или черт его знает что. Эта вдова привела к нему еще каких-то старых евреек с деньгами, и он исследует души направо и налево. Это не означает, что я противник психоанализа. Фрейд был гением, но, как все гении, он преувеличивал. Адлер[354] не был гением, но он верно понимал вещи. Юнг,[355] по моему мнению, просто зануда. Но давайте вернемся к Анне. Услыхав, что вы двое наконец сошлись, я не был особенно воодушевлен. Я считаю, что у вас с ней слишком большая разница в возрасте. Кроме того, у вас есть жена и взрослые дети. Борис Маковер рвал на себе бороду и пейсы. Но я сказал себе «Она его любит. А диктовать, кого любить, невозможно». Моя философия состоит в том, что воевать с собственной природой невозможно. В лучшем случае можно себя лишь немного подрегулировать, как можно подрегулировать течение реки, чтобы она не затопила город. Вы должны знать, что я не только врач Анны, но и старый друг. Я все знал о ней и о вас. Она довольно часто звонила мне. Любовь это любовь, а дружба это дружба. Как мужчина мужчине я вам говорю, что вы вели себя непрактично. Но это отдельная тема. Я хочу дойти до главного. Я слышал, что вы в некотором роде вернулись с покаянием к вере и к своей жене. Анна же со своей стороны проявляет безумие, ибо хочет вернуться к Яше Котику.

— Да, это правда.

— Я не поверил своим ушам, когда она мне это сказала. Просто не мог этому поверить. Я могу понять, когда человек хочет покончить жизнь самоубийством. Но то, что она делает, — медленная смерть. Для этого надо быть мазохистом. Она больше не вырвется из его рук. В Берлине мне потребовалось несколько лет, пока я вытащил ее из меланхолии и всех комплексов, которые она приобрела, прожив всего один год с этой мразью. Теперь я ей ясно сказал: «Лучше возьми нож и перережь себе горло». Я теперь уже слишком стар, чтобы снова начинать сначала всю это историю. Психоанализ — не моя специальность. У меня нет на это ни времени, ни терпения. Хватает и своих проблем. Короче, если она хочет себя погубить, то так и будет. Ее отец все равно болен, и, когда он об этом услышит, это сразу же его угробит. Никаких сомнений. Бориса Маковера мне действительно жаль, потому что он на свой манер понимающий человек. Эта авантюрная история с морскими судами была глупостью, но он как-нибудь выкрутится. Мы с вами никогда не были особенно близки, но мы знакомы. Я знал о вас еще в Берлине, потому что Анна постоянно о вас говорила. Я не хочу лезть вам в душу, Боже упаси, я не доктор Олшвангер, но тем не менее хочу спросить, что же такое случилось между вами и Анной и почему вы допускаете, чтобы все это окончилось таким фиаско. Вы не обязаны мне отвечать, но какой же вы кающийся грешник, вернувшийся к религии? Это не кошерный ресторан…

И доктор Марголин неожиданно замолчал посреди фразы.

— Дело не в кошерности, — сказал Грейн.

— А в чем же дело, позвольте спросить?

— Дело в том, что я напрямую виновен в смерти Станислава Лурье, и я подозреваю, что болезнь моей жены — тоже моя вина.

— Нет никаких доказательств, что рак начинается от огорчения.

— А я в это верю. Человеку не хочется жить, и он умирает. К тому же я сейчас нахожусь в таком положении, что как бы себя ни повел, кто-нибудь снова от этого погибнет. Вы сами сказали, что это убьет Бориса Маковера и погубит Анну. Короче, что бы я ни делал, как бы ни вертелся, все равно это приводит к жертвам. В буквальном смысле.

И Грейн тоже замолчал.

— Я позвонил вам именно потому, что хочу избежать жертв.

— Самое лучшее, что я могу сейчас сделать, это оставить всех в покое. Я оглянулся и вдруг увидел, что живу среди уголовников и я сам — один из них. Нет принципиального отличия между Яшей Котиком и мной. Такова горькая правда. Анна знает это, и поэтому возвращается к нему.

5

— Ну, ну, вы преувеличиваете. Если хотите бить себя кулаком в грудь и каяться перед кем-то, то я, наверное, неподходящий для этого человек. У меня есть своя мера вещей. Вы — не Яша Котик.