Тени над Гудзоном

Этот запах еще какое-то время оставался в ее ноздрях. «Но это же только сон и больше ничего, — утешала она себя. — На том свете не носят соломенных пейсов и не поздравляют собственных вдов». Анна лежала укрытая одеялом, но ей было холодно. Она прислушалась к дыханию Яши Котика, но ничего не расслышала. «Может быть, он неожиданно умер?» — подумала она. И тут же сообразила, что все ее мысли крутятся вокруг смерти. Но почему? Она ведь еще молодая женщина. Анна мысленно заговорила с Грейном, словно была уверена, что ее мысли при помощи телепатии достигнут его. «Ну, теперь ты наконец счастлив? — спросила она его. — Теперь, когда у тебя есть Эстер? А почему ты ее тогда бросил, если так любишь? Что ты делаешь сейчас? Спишь? Бодрствуешь? Знай, у меня нет к тебе никаких претензий. Ты запутал мою жизнь, но она и так была запутана. Я даже не раскаиваюсь. Даже о том, что я делала с Чезаре, я не сожалею. Я совсем не сожалею и ни на что не рассчитываю. Все, чего я хочу, это чуть-чуть покоя».

Яша Котик вдруг зашевелился.

— Ты не спишь?

— Я только что проснулась.

— Мне снился твой муж, — поколебавшись, сказал Яша Котик.

Анна насторожилась:

— Что тебе снилось?

— Не знаю. Не помню. Он поздравил меня и хотел меня избить…

Мыслям Анны вдруг стало тесно в черепной коробке.

— Поздравил?

— Да, поздравил…

Больше она ничего не сказала, а он, казалось, снова заснул. Анна больше не смыкала глаз. Вдруг за окном стало сереть. Вскоре взошло солнце. Комната окрасилась в кроваво-красный цвет, и Анна вспомнила утро, когда она дала маме клятву, что останется со Станиславом Лурье. Сколько времени прошло? Меньше года. Не больше каких-то десяти месяцев. Однако теперь, как ни странно, казалось, что это было ужасно давно. Если бы кто-то тогда предсказал, что всего через десять месяцев она будет лежать здесь, а на соседней кровати будет лежать Яша Котик, то она сочла бы такого предсказателя не просто сумасшедшим, а еще хуже… А коли так, то можно даже допустить, что существует тот свет и Станислав Лурье действительно поздравляет ее… Все может быть. Самое невозможное возможно!..

Было лишь начало октября, но на улице стояли холода. Анна мерзла под одеялом. Один глаз она зажмурила, а другим смотрела на Яшу Котика. Его лицо казалось залитым кровью. Он как-то странно хмурил брови, словно что-то напряженно высматривал во сне. Через его лоб протянулась глубокая изогнутая морщина. В уголках рта было множество мелких морщинок. За ночь у него на подбородке выросла щетина с пятнами седины. Анна сама не знала почему, но ей показалось, что его зарезали. Так, наверное, выглядели евреи, которых убил Гитлер. Анна вспомнила, что читала в еврейской газете о большой группе евреев, которых румынские фашисты загнали на скотобойню и там зарезали. Да, это происходило на этом свете, и, что бы уже ни произошло после этого, такое обязательно должно остаться в памяти. Никакая сила не сможет смыть этот позор — даже сам Бог не сможет…

Анна натянула простыню на лицо, полностью закрыв его. Ей просто необходимо поспать! Что ей еще остается делать, кроме как немного поспать?..

2

Смотритель дома, в котором жил Борис Маковер, не позволил построить сукку[410] на крыше. Балкона у Бориса Маковера тоже не было. Поэтому он решил остаться у ребе на все восемь дней праздника Кущей. У ребе во дворике стояла сукка, сколоченная из досок. Одна стена была из кусков ржавой жести. Вход занавешивала простыня. Но какая разница? Сукка была кошерная. Двойреле, дочь ребе, изнутри завесила стены одеялом и цветастой шалью, а на зеленые ветки, заменявшие крышу, подвесила несколько кистей винограда. Первая ночь праздника Кущей была прохладной, и даже казалось, что пойдет дождь. Однако после вечерней молитвы небо прояснилось. Двойреле застелила стол скатертью. Она благословила свечи в стеклянных подсвечниках (серебряные пропали во время нацистской оккупации). Ребе произнес благословение над рюмкой вина. Рюмка дрожала в его руке, и вино расплескивалось. Из соседнего дворика раздавались громкие звуки радио. Где-то лаяла собака. Ребе хриплым голосом затянул: «Господь, который избрал нас из всех народов и вознес нас над всеми языками и освятил нас заповедями Своими…» Большие черные глаза Бориса Маковера наполнились слезами. Доктор Соломон Марголин мрачно оценивал состояние здоровья ребе. Он давал ему не более трех месяцев жизни. А то и намного меньше. С медицинской точки зрения ребе был уже почти мертв, но разве не все люди — кандидаты в мертвецы? Долго ли и сам он, Борис Маковер, будет еще крутиться на этом свете? Но ведь он скоро станет отцом. Живот Фриды Тамар становился все больше и больше буквально от часа к часу. Она, как и Двойреле, благословляла сейчас свечи в сукке. Она стояла у входа в сукку и ждала, чтобы Борис Маковер произнес благословение на вино за себя и за нее.