Тени над Гудзоном

Грейн прибыл в Манхэттен вместе с наступлением дня. Он вышел из метро и увидел предрассветные сумерки. Город еще тонул в ночном мраке, но сверху на него уже падали первые лучи солнца. Пятая авеню была пуста. Нью-Йорк тих, как маленькое местечко. На верхних этажах небоскребов лежал золотой свет. Внутри него, Грейна, тоже было тихо. Такая тишина нисходит порой, когда возвращаешься домой с кладбища после похорон близкого человека. Он шел медленно, обессиленный. Позвонил в звонок у входной двери подъезда и стал ждать, пока ночной сторож откроет ее. Тот же самый ночной сторож поднял его на лифте. Все это происходило в молчании, без единого слова. Грейн отпер дверь, но Анна от этого не проснулась. Он вошел на цыпочках в гостиную. Восходящее солнце светило через окно, как лампа. Грейн тихо присел на диван. Еще одна глава его жизни закончилась. Он был оглушен недосыпом и словами Эстер.

Грейн тихо раскрыл окно и вдохнул утренний воздух. Он вспомнил отца, встававшего вместе с рассветом. Мама и он, Герц, еще лежали в своих постелях. Отец поливал водой кончики пальцев,[187] надевал арбеканфес,[188] халат, грубые сапоги. Он умывался и после этого сразу же приступал к молитве. После молитвы он усаживался изучать Мишну, или Гемару, или каббалистическую книгу «Мишнат хасидим».[189] И только после этого начинал переписывать свиток Торы. Каждый раз при написании священного четырехбуквенного Имени он вставал и шептал, подняв глаза к небу. Этот человек занимался только одним делом: служением Богу. Буквы, которые он выводил чернилами на пергаменте, были такими же древними, как и еврейский народ, уходящий своими корнями в то время, когда праотец Авраам разбил идолов своего отца, осознав, что есть только один Бог. Но что делает сын этого переписчика священных книг? Он разбазаривает свое наследство, разрушает все, что евреи построили с такой самоотверженностью. Его внуки будут уже вовсе иноверцами. Душа его разорвана, запятнана, измазана грязью…

Грейн увидел лежащую газету. Медленно перелистал ее. На каждой странице было изображение, которое его отец счел бы развратом: полуголые женщины, соблазнительные ножки, фигурки в лифчиках и корсетах. Через одну страницу — от начала и до конца — протянулась женская нога. Текст был расположен вокруг этой ноги наподобие какого-то мудреного талмудического комментария… На одном объявлении две женские ноги были задраны снизу вверх. «Что бы мой покойный отец сказал о такой газете? — подумал Грейн. — Он бы сплюнул. Для него все это было бы нечистым чтивом, к которому нельзя прикоснуться без отвращения. Но все эти фотографии и картинки печатают в больших и влиятельных газетах, которые читают уважаемые люди. Это их культура, их поэзия, их эстетика. Они начинают с этого свой день. То, что сейчас называют миром, по сути дела — преступный мир…»

Грейн сидел остолбеневший. Как я дошел до того, что погрузился во все это? А Эстер? Ее отец ведь тоже был богобоязненным и ученым евреем. Она происходит из родовитой семьи… Да что вообще произошло с евреями? Три тысячи лет они сопротивлялись служению идолам. И вдруг они стали продюсерами в Голливуде, издателями газет, коммунистическими лидерами. В России еврейские писателишки доносили друг на друга во имя революции до тех пор, пока их всех не уничтожили. В Нью-Йорке, Париже, Лондоне, Москве — повсюду евреи стали проповедниками коммунизма, модными писателями, распространителями сплетен, политическими подстрекателями. Теперь они учат иноверцев, как наслаждаться прелестями этого света…

Он услыхал шаги. Вошла Анна в ночной рубашке и шлепанцах. Она выглядела совсем заспанной.

— Когда ты вернулся?

— Я не хотел тебя будить.

— Что ты тут сидишь? Ты белый как мел.

Они немного помолчали, потом Анна спросила:

— Ну, как дела у твоей жены?

— Ей лучше.

— Ты не был у нее, — сказала Анна.

Он хотел ответить, но промолчал. Он слишком устал, чтобы выяснять с ней отношения. Да и что он мог сделать? Дать ложную клятву? Она, наверное, позвонила Лее… Он вспомнил слова: «Ведь я хожу на смерть, на что же мне первородство?»[190] Анна ждала.

— Что ты на это ответишь?

— Ничего не отвечу.

— Тогда я возвращаюсь в постель.

И Анна ушла в спальню.