Тени над Гудзоном

Она ушла в ванную и закрыла дверь. Зашла туда в пальто и шапке. Было холодно. Грейн подошел к батарее и потрогал ее. Потом увидел телефон. «Может быть, позвонить домой? — подумал он. — Я ведь не сказал, что уезжаю». Но будить Лею в четыре часа утра, если она спит, тоже не имело смысла. Да и портье может иной раз подслушивать. Такие типы способны на шантаж… Грейн вдруг вспомнил про Станислава Лурье. Устроил ли он это сознательно? Или подсознательно хотел их свести? Есть ли в этом какой-то план, какая-то схема? «Ну, я сам для себя настроил столько планов, что уже никогда не смогу из всего этого вылезти. Влип в ту еще авантюру… — Что-то внутри Грейна рассмеялось. — Как легко оказалось поймать его в сети! Какие, в сущности, дети все те, кто считает себя взрослыми!» Он начал рыться в карманах. Искал конфету или кусочек жевательной резинки, которые могли бы послужить ему вместо зубной щетки и освежить дыхание. Однако ничего не нашел. За неимением лучшего закурил. Он стоял посреди комнаты, глубоко втягивая в себя дым, и отдавал себе отчет в том, что готовится сделать нечто против собственных интересов, против этики, против всех его убеждений и принципов. Он готовится, как преступник к преступлению, зная, что гласит закон, и заранее предвидя последствия своего поступка как на этом, так, может быть, и на том свете. «Все это происходит не по ошибке, а злонамеренно, — сказал он сам себе. — Как это называет Гемара? „Отступник из-за соблазна“…[39] И именно сегодня я завел вдруг разговор о религии и о религиозной дисциплине…» Как это ни странно, но у него был приступ чего-то вроде богобоязненности. Возникла потребность просить высшие силы, молиться. Однако Грейн не осмеливался обратиться к Богу в то время, когда нарушал один из самых святых Его законов. Он помнил, что его уста нечисты. В таком положении человек не имеет права просить. Только милосердный Бог может Сам иной раз пожелать явить Свою милость…

7

Борис Маковер отправился спать около часу. Была еще глубокая ночь, когда он проснулся. На ночном столике у него были часы со светящимся циферблатом. Он посмотрел на него и увидел, что уже половина пятого. «Проспал четыре часа!» Он встал с тяжестью в желудке и с головной болью. «Мне что-то снилось, вот только что? — Он не помнил сна, но от этого сновидения у него осталось какое-то беспокойство. — Ах, во сне ведут совсем другую жизнь», — говорил он себе. Он вспомнил то, что слышал когда-то от доктора Цодека Гальперина: согласно учению одного древнего философа, явь это тоже сон. Однако наяву, если покупают дом, то имеют дом и получают за него арендную плату, а от дома, купленного во сне, ничего не остается. Правда, с другой стороны, может присниться и арендная плата… Борис Маковер слез с кровати и зашел в ванную комнату. Как положено после сна, он омыл из кружки кончики пальцев, полил три раза на пальцы правой руки, а потом три раза на пальцы левой. После этого он отправился в комнату, которую называл молельней. Там были аронкодеш и бима. Борис Маковер расхаживал по комнате и молился. Он читал предутреннюю молитву, которую можно произносить до рассвета. Главное, это «Слушай, Израиль»[40] и «Восемнадцать благословений».[41] Он произнес на иврите и тут же сам себе перевел на простой еврейский язык: «Как хороши шатры твои, Яаков, обиталища твои, Исраэль.[42] И я в Твоем великом милосердии прихожу в Твой дом и склоняюсь перед Твоим святым Храмом…»

Сказав это, Борис Маковер потер лоб. Где они, все эти праведники, святые и чистые, жертвовавшие собой ради освящения Имени Господнего? Где они, эти шесть миллионов, которых нацисты, да сотрется их имя, сожгли, уморили голодом, повесили, замучили насмерть? Где убийцы, ясно: они сидят в Германии в барах, пьют пиво и хвастаются своей жестокостью. Германию заново отстраивают. Америка посылает миллионы. Мир полон жалости к несчастному немецкому народу. Даже парочка еврейских газетчиков оплакивает судьбу Германии и находит для немцев всяческие оправдания. Ну и что? Среди нынешних евреев хватает мерзавцев. За пару долларов или ради какой-то партийной идейки они всех оправдают. «Но что с жертвами? Они есть, есть! — воскликнул Борис Маковер, обращаясь к себе самому. — Они все в раю. Они удостоились света, какого в грубом материальном теле невозможно достичь. Потому что если представить на мгновение, что это, Боже упаси, не так, тогда нет суда и нет судьи, тогда всё — сплошной произвол, и Гитлер, да сотрется его имя, был прав, говоря, что власть — это и есть право; тогда действительно можно играть черепами маленьких детей и приказывать отцу копать могилу для него самого и для всей его семьи, тогда бы получилось, Боже упаси, что сам Создатель нацист…»