Тени над Гудзоном

Грейн сидел, глядя перед собой. Если есть счастье, то сейчас он должен быть счастлив. А если он не счастлив даже сейчас, то нечего ждать, не о чем философствовать… Глаза Грейн держал открытыми, но смотрел он внутрь самого себя. Он уже забыл о числе звеньев в цепи причин и следствий, приведшей его сюда. Остались одни лишь голые факты: он ушел от жены, от детей. Он совершил несправедливость по отношению к Эстер. Он бросил на произвол судьбы свою работу. Он сделал несчастными Станислава Лурье и Бориса Маковера. Более того, он поступился своими собственными убеждениями, целиком отдался этому миру со всеми его идолами и иллюзиями. Какая-то женщина с плохо выкрашенными под яркую блондинку волосами вышла в патио. На ней были красные брюки. Обнаженная спина была покрыта веснушками и ожогами от чрезмерного увлечения загаром. Ноги с красными ногтями были обуты в туфли на высоких тонких каблуках. Она стояла, похожая на древнюю экзотическую птицу, словно живое свидетельство прошедшей эпохи. Женщина подняла голову и встретилась взглядом с Грейном. Казалось, ее глаза вопрошают: «Что за безумие привело тебя сюда?..»

Анна приоткрыла балконную дверь:

— Мне нужен новый купальный костюм. Старый совсем выцвел…

— Да, да…

— Ты уже проголодался? Я просто умираю от голода…

* * *

Анна не сказала этого прямо, но Грейн понял, что она недовольна гостиницей, которая находилась слишком далеко от берега. Чтобы добраться до океана, надо было перейти улицу. Пляж не был частным, и на нем нельзя было получить лежанку. Грейн хотел поесть прямо здесь же, в кафе гостиницы, но Анна уже заметила по дороге ресторан, один из тех, где приходится стоять в очереди, чтобы получить место. В отличие от Грейна, Анна не собиралась сидеть на одном месте. Ей обязательно надо было купить кое-какие вещи. Станислав Лурье так скандалил, когда она собирала чемодан, что она забыла некоторые самые необходимые предметы. Теперь ей надо было купить туфли, пару брюк, крем для тела, какую-нибудь шляпку, чтобы защитить волосы… В холле гостиницы сидели несколько мужчин и женщин и смотрели телевизор. Когда Грейн и Анна проходили мимо, они посмотрели на них с любопытством, испытывающе, явно желая за одно мгновение проникнуть в тайны этой парочки и понять, чего она стоит. Грейну показалось, что их глаза спрашивают: «Кто этот человек? Как он сюда попал? — и выносят свой приговор: — Нет, он не из наших…»

Женщина, которую Грейн уже видел в патио, обратилась к Анне:

— Какая погода в Нью-Йорке?

Голос у нее был мужской, хриплый. Эта женщина излучала какую-то будничную уверенность, некое бесстыдство тех, для кого весь этот мир не более чем парилка в бане.

— В Нью-Йорке холодно.

— Всего лишь холодно?.. В Калифорнии выпал снег… Вы приехали поездом или прилетели самолетом?

— Приехали поездом.

— Кому охота в наши дни тратить время на поездки в поезде? Я летаю! Муж умоляет меня, чтобы я не летала, но я ему говорю: «У тебя всегда есть возможность найти жену помоложе и покрасивее». Ха-ха-ха! Сейчас ему хорошо. Когда я здесь, он может делать все, что ему заблагорассудится. Я желаю ему успеха. Пусть и он наслаждается жизнью. Не так ли? Во всяком случае, пока он оплачивает счета… А где вы живете, в Бруклине или в Бронксе?

Анна улыбнулась:

— Мы пока еще нигде не живем.

— Медовый месяц?

Грейн вдруг побледнел, заметив, что за этим разговором следит и усмехается какой-то толстый волосатый тип в цветастой рубашке.

5

Прошло несколько дней. А может быть, уже прошла целая неделя? Первые два дня показались Грейну невероятно долгими. Но потом похожие друг на друга дни понеслись с огромной скоростью. Первая половина дня была полна покоя. Анна уходила на пляж купаться. А он оставался в комнате. Сидел на балконе, читал, поигрывал авторучкой. С тех пор как он вырос, авторучка была его единственной игрушкой. Он знал, что с точки зрения хороших манер так поступать нельзя, но все-таки, бывало, вынимал ее даже посреди еды. Все, что делала ручка, было в его глазах полным обаяния — записывала ли она цифры, или рисовала страшилищ, или же делала заметки, которыми он, Грейн, не сможет воспользоваться никогда, ни для какой цели. Он получил в наследство от отца любовь к перу. Покойный отец всегда зачищал гусиные перья особым ножиком, скреб их стеклышком. На его столе стояло в постоянной готовности множество перьев, а также всяких линеек и бутылочек с чернилами.