Тени нашего прошлого. История семьи Милтон

Так что Вальзер – в ярости от действий французов и британцев, которые воспринимал как попытку устранить немецких конкурентов, прикрываясь фальшивым пацифизмом, – довольно быстро с чистой совестью нарушил Версальский договор и с помощью таких инвесторов, как Огден, на протяжении двадцатых возрождал «Вальзер Стил». Подлинный мир гарантировали только рабочие места. Механизм, необходимый для построения сильной экономики, был механизмом мирной жизни, вне зависимости от того, что он производил: водопроводные краны, шпильки для волос или, как «Вальзер групп», крылья самолетов.

– Обязательно приходите, – повторил Вальзер, снова повернувшись к собеседнику. – Там будет Эльза. И другие люди, с которыми вы, возможно, знакомы.

Вальзер на секунду задержал на нем взгляд:

– Думаю, в этот приезд вы не видели Эльзу?

– Нет. – Огден встал. – Не видел.

Вальзер придвинул к нему толстый желтый конверт с логотипом «Вальзер группе», поверх которого стояла нацистская печать.

Огден посмотрел на конверт и улыбнулся.

– Значит, так, – сказал он.

Вальзер кивнул:

– Значит, так.

Эльза Хоффман захлопнула дверь, повернулась и опустила ключ в висящую на сгибе локтя корзинку. Улица была пуста. Никто не крутился рядом, не глазел. Никто не шел мимо. Эльза повернула направо, к магазинам на Фридрихштрассе; ее каблуки цокали по Линиенштрассе, солнце положило свою длинную руку ей на плечо.

– Это прелюдия, – прошептал ночью Герхард, касаясь губами ее волос. Они лежали у открытого окна, и ночной ветер холодил их тела; его нога лежала поверх ее, ладонь обхватывала щеку. – Теперь у нас времена рубато, варьирования темпа, но мы не можем увидеть, где возникло зияние, не замечаем перемен. – Герхард натянул на них простыню. – Вагнер знал это: когда крадешь у слуха время, тело жаждет возвращения порядка, у нас в груди бьется потребность остановить это, исправить, потребность завершить открытый аккорд.

– Например, так. – Она подняла голову с подушки и поцеловала его.

– Да. Или вот так. – Он крепче прижал ее к себе.

Никто за ней не следил. Она шла уверенно, уже хорошо научившись не привлекать внимания. Сначала ее работа заключалась только в том, чтобы передавать записки от Герхарда другим членам группы. Потом задания стали чуть сложнее, хотя все равно казались несерьезными, чем-то вроде детской игры. В тот первый раз Франц, брат Герхарда, отвел ее в сторону, когда она стояла в очереди за шампанским в буфете филармонии, и спросил, может ли она выпить кофе в кафетерии возле отеля «Адлон».

Она внимательно посмотрела на него и кивнула.

– Und dann?[2]

– Und… – Он наклонился, целуя ее в щеку на прощание; его рука обвила ее талию и нырнула в карман платья. – Встанешь, расплатишься и оставишь эти деньги на столике, – прошептал он и отошел.

Сегодня ей предстояло встретить одиннадцатичасовой поезд надземки на Фридрихштрассе и просто убедиться, что за мужчиной и женщиной не следят.

– А кто эти мужчина и женщина? – спросила она.

– Неважно. Тебе не нужно знать.

Эльза должна была дождаться у подножия лестницы мужчину и женщину, держащихся за руки, и последовать за ними; женщина будет смеяться, глядя в глаза мужчине. Обычная парочка.

– Как я узнаю, что это они?

– Она оступится, и он крепче прижмет ее к себе, не давая упасть.

Это была игра.

Эльза сначала зашла в мясную лавку – там она издалека кивнула герру Плауту, – потом к бакалейщику и булочнику. Мясо, яйца, картофель, хлеб.

Над улицей возвышалась башня собора; часы в очередной раз пробили три четверти. Как и каждое утро в это время – Эльза знала, потому что ежедневно точно так же ходила по улице с корзинкой через руку. Страх – вот в чем разница. Это по-настоящему. Это не игра. Ты можешь попасть в беду. Тебя могут арестовать и увести. За то, что не так выглядишь. За то, что смотришь не на того человека в поезде.

Если за тобой следят, не дай им ничего заметить.

По рельсам на верхних путях прогрохотал поезд, и на далекой платформе силуэты ждущих людей сбросили оцепенение и начали двигаться, словно фигурки музыкальной шкатулки.

Эльза поправила корзинку.

Мясо, яйца, картофель, хлеб. Теперь марки для конвертов. Газетный киоск у подножия лестницы.

– Morgen[3], – она кивнула герру Йостену.

Вдалеке послышался звук приближающегося поезда.

– Ja. Sehr sch"on[4], замечательно, – сказала она Йостену и раскрыла кошелек, чтобы достать монеты. Рельсы над ее головой загудели.

– Bitte[5].

– Ваш отец, – спросил Йостен. – С ним все хорошо?

– Ach ja, danke[6]. – Она улыбнулась и протянула ему монеты.

Поезд остановился на верхних путях.