Тени нашего прошлого. История семьи Милтон

– Может, коммунисты действительно подожгли Рейхстаг, хотя в этом нет смысла. Может, была какая-то причина, почему в ту ночь только в Берлине арестовали такое количество людей. Может, существовала опасность, которую никто не видел. – Ее голос дрогнул. – Но теперь мы начинаем понимать: это не пройдет. Не закончится. – Она посмотрела на него: – Но это нужно остановить.

Она восхитительна, подумал Огден, но чересчур эмоциональна. Слишком быстро склоняется к опасным выводам.

– Эльза…

– Они приступают к следующему этапу, – тихо сказала она. – Герхард уверен, что к концу года от него потребуют уйти. Поговаривают о принятии «законов».

– Но он первая скрипка. – Огден нахмурился. – Гордость филармонии.

Щелчком пальца Эльза отправила сигарету в траву перед собой.

– Теперь в стране тысячи вакансий. Рабочих мест, которые раньше занимали евреи, даже такие евреи, как Герхард. Тысячи. Так что в Германии наступило рождественское утро. – Она покачала головой. – Пришел Папа Дойчланд. С рождественским гусем и с подарками… И никто не спрашивает: «Откуда подарки, Папа? Чью елку ты обокрал?» Потому что Папа ни у кого не крал. Крали евреи. Эти рабочие места, эти дома – все это изначально принадлежало немцам. Папе нужно всего лишь вступить в партию. Тогда везде наступит рождественское утро. Вот и все.

Огден постарался скрыть свое раздражение.

– Нацисты – всего лишь головорезы. Это ненадолго.

– Милтон. – Эльза покачала головой и отвернулась. – Ты не слушаешь.

– Очень внимательно слушаю.

– Нас… обворовали. У всех на виду.

Он бросил на нее короткий внимательный взгляд. Тут раздался голос полковника Пютцграфа:

– Frau Hoffman! Herr Milton! Meine Freunde. Ein Foto! Kommen Sie hierher[11]. На плед, сюда… – Он указал на то место, где сидели Эльза и Огден. Все послушно направились к пледу, подчиняясь призыву полковника.

– Ты нам нужен, – быстро сказала Эльза, склонившись к Огдену.

– Нам?

– Герхарду, – кивнула она. – И другим.

– Эльза… – запротестовал Огден. – Что я могу сделать?

– Ach. – Она отвернулась. – Твоя смелость по-прежнему ограничена твоим комфортом.

Он отпрянул, уязвленный.

– Ближе, – шутливо нахмурился Пютцграф. – Намного ближе.

Огден подтянул колени к груди и обхватил их руками.

– Не стоит быть такой высокомерной, Эльза. – Он смотрел прямо в объектив. – Тебе это не идет.

– Eins, zwei…[12] – считал полковник.

– Не идет? – Хриплый безрадостный смех Эльзы прозвучал одновременно со вспышкой.

– Sehr gut![13] – Пютцграф победно вскинул кулак.

Китти пересекла Центральный парк у Семьдесят второй улицы и теперь шла на восток, к реке. Она чудесно провела время. В филармонии давали Мендельсона; Китти с матерью столкнулись сначала с миссис Уильям Фиппс, а затем неожиданно с Уилмердингами. Китти посадила мать в такси, а сама решила проделать остаток пути до дома пешком. Остановившись на перекрестке, она стала ждать, когда на светофоре загорится зеленый.

На другой стороне улицы, защищенный зелеными навесами и отполированными латунными ограждениями, стоял дом номер 1 по Саттон-Плейс, один из многочисленных ничем не примечательных гранитных строений Верхнего Ист-Сайда; его выдавал только адрес: ничто в скромном фасаде не указывало на прятавшееся за ним богатство. Это было сделано намеренно. Когда в 1887-м возвели это здание, первые домовладельцы (из угловых квартир с видом на Ист-Ривер) чувствовали, что массивные, довольно вычурные особняки на Мэдисон и Пятой, принадлежавшие выскочкам вроде Фрика и Рокфеллера, не вынесли бы повторения.

Их тут и не пытались повторить, размышляла Китти, в восхищении рассматривая старое здание, невозмутимое, словно пожилой дядюшка. Ее восхищало все. Все вокруг. Солнечный свет. Этот день. Подняв глаза, Китти сосчитала этажи до четырнадцатого, где тянулись окна ее квартиры.

Даже теперь – через семь лет после того, как по возвращении из свадебного путешествия Огден молча подхватил ее на руки и понес, сминая дорожный костюм, прямо к двойным латунным дверям, а потом в вестибюль, вызвал лифт, прижал к обитой атласом стене и поцеловал, – даже теперь, здесь, перед их домом, ее порой пронзало острое мимолетное чувство, будто все это просто игра. Она шла по дорожке своей жизни с непринужденным изяществом, легко ступая по брусчатке. Вот Китти Милтон шагает с охапкой цветов для прихожей, вот она за ланчем, вот стоит рядом с мужем, держа его под руку; ее дети появляются на свет с идеальной, здоровой периодичностью в два года. Если кто-то отмечал пункты в списке (а Китти знала, что такие люди были; она росла под пристальными взглядами сплетниц и вдов, что сидели на стульях с жесткими спинками в садиках и гостиных, располагавшихся между 12-й и 28-й улицами Ист-Сайда), то все это доказывало: Китти Хотон успешно справилась.