Тени Прерии. Чужой среди своих

На кой понадобилась эта гитара, теперь лежащая прямо поверх горы «на уничтожение» обе женщины придумать не могли и с интересом посмотрели на Машеньку в ожидании цирка, когда та будет подводить «законную базу» под свою просьбу.

— Для повышения боевого духа личного состава во время отдыха! — заявила нахалка.

Брови майора полезли на лоб от такой мотивации, она даже слегка растеряно взглянула на своего заместителя — получалось, что у разведки, выходит, боевой дух низок и нуждается в повышении. Взгляд Сойки был серьезен, он прямо говорил: «Пусть берет, раньше мы со своими не воевали, так что лишний повод расслабиться, совсем не лишний».

— Разрешаю. Но если честно — зачем?

— Так ведь чудо же. Посмотрите, что вокруг творится, — развела руками Машенька, — а она без единой царапины. Как тут бросить?

И ускакала, оставив разом прозревшую Сойку бороться с собственным желудком, посреди выжженного термобарическим зарядом круга в котором земля, камни и осколки металла были перемешены с обгоревшей человеческой плотью.

___

— Заметили? — поинтересовалась у «наблюдающей за арьергардом» Машеньки отставшая перешнуровать ботинок командир.

— Еще пятнадцать минут назад. Держится в отдалении, но цепко. След не теряет.

— Почему не доложила?

— Так ребенок ведь, Марь Иванна…

Глаза начальства грозно сверкнули, но никто этого не увидел, со стороны женщина казалось, была полностью увлечена нехитрым делом. Зато Машенька гнев почувствовала и зябко передернула плечиками — она-то знала, что если наказание не было объявлено сразу, значит провинность требует более тщательного разбора.

— Как ты думаешь, что он будет делать, когда нагонит? — голос звучал ровно и заинтересованно, отчего сердце Машеньки преисполнилось дурных предчувствий, а плечи невольно поникли.

— Разрешите…

— Не разрешаю. Никаких активных действий до привала, просто увеличить внимание. Выполняйте. — И подхватив оружие командир, перепрыгивая с камня на камень, поскакала догонять ушедшее вперед «ядро» отряда.

* * *

Зачем Федор плелся вдогонку непонятному отряду он и сам с уверенностью не сказал бы. Наверное просто потому, что во всем окружающем мире непонятная группа была единственной движущейся деталью пейзажа. Он видимо просто был не в силах расстаться с эти единственным проявлением жизни среди пустоты — даже звери, повинуясь инстинкту, предпочли остаться с пустым желудком, но не покидать логовищ, рискуя столкнуться с неведомыми опасностями изменившегося мира. И только поднимающиеся вокруг все выше горы равнодушно взирали своими вершинами на крохотные и одинокие фигурки. Они-то за свое время чего только не насмотрелись и оттого научились презирать всяческую суету и мельтешение.

Видимо, именно на одиночество, точнее — на нежелание остаться полностью одному перед этой равнодушной вечностью, и следовало списать столь неосмотрительное, если не самоубийственное поведение. Ведь давно уже следовало принять влево или вправо вдоль предгорий, чтобы выйти к человеческому жилью, а не углубляться в и вовсе безлюдные места, где и охотники с бортниками бывали лишь изредка.

Впрочем, еще неизвестно, что он встретил бы там, у соседей, если даже на отдаленный хутор смерть заглянуть не поленилась.

Совсем недавно десятилетнему пацану об одиночестве можно было только мечтать. Пусть их хутор и был расположен далеко от соседей, чтобы преодолеть не один десяток километров, надо было потратить почти полдня на поездку и сборы, зато всяких родственников вокруг наблюдался явный переизбыток. И ладно бы просто наблюдался — каждый из окружающих так и норовил нагрузить тощую шею приличным довеском из домашних дел, да еще и повоспитывать. Хорошо если подзатыльником, а то ведь от бесконечных нотаций хотелось бежать куда-нибудь на необитаемый остров. Туда, где нет ни старшей сеструхи, что вдруг перестала принимать участие в их проказах, вместо этого приобретя привычку напыщенно рассуждать о том «как должно» себя вести, ни младшего брата, вечно нудно требующего участия в его «предприятиях», за которые традиционно больше перепадало Федьке (как старшему).

Вот только когда впивался ногтями в ладони и бросал сквозь сжатые зубы: «Все дураки!», — мечтая или самому куда-нибудь провалится, или чтобы провалился весь окружающий мир, он никак не думал, что желание однажды исполнится. Да еще так — очередью прошивающей стену насквозь и гранатой влетевшей в окно. Вот именно тогда, услышав вскрик брата, сменившийся особенной тишиной, он и понял, что остался один.