Тени прошлого

– В конце шестидесятых он постоянно здесь бывал! – с веселым смехом пояснила леди Клермонт. – Мы его очень жалели. – Она снисходительно посмотрела на меня, и я почувствовал, как у меня сжалось горло от предчувствия того, что последует дальше, но графиню было уже не остановить, и, оглядевшись, чтобы охватить как можно бóльшую аудиторию, она добавила: – Он так был влюблен в Серену!

И они с миссис Давенпорт весело рассмеялись, вспоминая мои мучительные страдания, которые до сих пор не давали мне спать по ночам и, как мне казалось, были надежно скрыты от всех, кроме меня. Я улыбнулся вместо ответа, показывая, что мне самому смешно, как я с ноющим сердцем бродил по этим очаровательным комнатам. Но ее ровный, спокойный голос приглушил старую боль. Леди Клермонт продолжала болтать о том о сем, о Серене, об остальных детях, о славной погоде, об ужасном правительстве – вся обычная чепуха на коктейльном приеме в загородном доме. Интересно, что она не упомянула о событии, которое давным-давно положило конец моим мечтаниям. А ведь мы оба при нем присутствовали. Сравнительно недавнее американское новшество: представление, будто необходимо все проговорить. Старые английские традиции не будить спящую собаку и заметать мусор под ковер были презрительно отвергнуты. Но кто выигрывает от этого постоянного расчесывания давних болячек? «Нам надо поговорить», – неизменно произносит хотя бы один персонаж в каждой современной телевизионной драме, и зритель уже готов закричать в экран: «Зачем? Пусть все идет, как идет!» Но я не удивился, что леди Клермонт избежала влияния традиции бередить старые раны. В каком-то смысле ее приглашение говорило: «Все в порядке. Как и ты, мы продолжаем жить дальше. И после стольких лет мы, конечно же, снова можем поболтать, как нормальные люди, и ни о чем не вспоминать». Пусть даже она высмеяла мои любовные муки, я оценил ее деликатность.

К тому времени, как я покончил со своими размышлениями, потоки людей разделили нас. Таркин, с восторгом выслушав наш разговор, не мог решиться, то ли воспользоваться подшучиваниями нашей хозяйки как способом принизить меня и тогда повеселиться на счет моего давнего неудачного романа, то ли заключить, что один факт моих частых появлений у Грешэмов, настолько частых, что леди Клермонт даже знала о моей любви к одной из ее дочерей и теперь принимает меня как старого друга, дает мне право на особое обращение. Я оставил его колебаться. Дженнифер ушла в другой конец зала, отыскав кого-то знакомого, и они достаточно весело щебетали. А Бриджет, как обычно считая себя обиженной тем, что оказалась в несвойственной ей обстановке, дулась на меня, поэтому в результате я остался один в болезненно знакомых интерьерах моего прошлого.

Сжимая в руке бокал, кивая и улыбаясь, я протиснулся через толпу обратно к овальной прихожей. По дороге сюда мы быстро проскочили ее, но я хорошо помнил, что она была очень милой. Небольшая, но тонко отделанная и гостеприимная, она была обита легким дамским ситцем и заполнена легкими дамскими предметами. Эта комната служила будуаром, и у стены стоял письменный стол леди Клермонт – бюро, покрытое превосходной резьбой. По нему были разбросаны бумаги, письма и записки. Я обвел взглядом серию миниатюрных фламандских картин, изображающих пять чувств, работы Давида Тенирса-младшего примерно 1650-х годов. Я всегда ими восхищался и сейчас приветствовал как старых друзей. Какие же они утонченные, как детально выписаны! Странно, что с тех пор, как просохла краска, не одно, не два – двадцать поколений родились, строили планы, мечтали, сражались с разочарованиями и умерли. Я прошел к дверям обеденного зала. Они были закрыты, но я повернул ручку и открыл одну половинку, напугав служанку, которая заканчивала накрывать на стол.

– К завтраку больше четырнадцати человек? – улыбнулся я, показывая, что пришел с миром.

Служанка немного успокоилась и ответила с густым и теплым йоркширским акцентом:

– Будет девятнадцать. С теми двумя леди, которые заказали завтрак в постель.

– Я помню, существовало правило, что если гостей четырнадцать и меньше, то завтракали мы в малой столовой. Если больше, тогда накрывали здесь.

Мне удалось завладеть ее вниманием. Ей даже стало любопытно.

– Значит, вы уже бывали здесь? – Она глянула на меня более пристально.

– Да. Было время. Приятно видеть, что ничего не изменилось.

И я не кривил душой. Я с радостью обнаружил, что здесь, в этом обособленном уголке моей жизни, все по-прежнему, хотя все остальное в ней изменилось. Позже я узнал, что и это отчасти иллюзии. В семидесятых поместье пережило кризис, из которого успешно выбралось в середине восьмидесятых стараниями нового талантливого управляющего.