Тени прошлого. Воспоминания

Гости были, очевидно, захвачены предложением Богдановича совершенно врасплох: выходило некоторое политическое, даже заговорщицкое выступление. Горячего отклика в публике речь Богдановича видимо нс вызвала. Время было не такое, чтобы люди боялись заговоров, но казачось, никто не представлял себе, что бы тут можно было сделать. Кое-кто из присутствовавших начал немножко говорить, но весьма неопределенно. Мое же положение оказывалось очень странное: я был не их круга, а чиновник, мое присутствие могло просто стеснять их, да и мне тоже предстал вопрос: а что, если Бельгард (начальник Главного управления по делам печати), прослышавши об этом инциденте, спросит меня: «Что же они там такое толковали?» Крайне неудобное положение. Я поэтому пошел взять чашку кофе — и улизнул, сначала в другую комнату, а потом совсем домой. Однако ко мне еще выбегала Александра Викторовна, крайне взволнованная, и, прощаясь, проговорила: «Какое ужасное положение! Уж хоть бы кто-нибудь убил этого Гришку!»

Я не знаю, что говорилось в совещании, созванном Богдановичем, но никаких решений в нем принято не было. Да и какие решения могли быть? Запрос в Думе? Земские городские представления? Все это хорошо только для скандала, а образумить не могло бы.

Богданович все-таки не смирился. Он еще раз попытался свалить Гришку в Крыму.

Богдановичи проводили лето в Ялте. За границей при мне они уже не бывали. Расписание жизни Евгения Васильевича было такое. На Страстной неделе он приезжал в Москву и останавливался непременно в гостинице «Дрезден» на генерал-губернаторской плоша-ди. В «Дрездене» он принимал московских знакомых, причем у него считали долгом побывать и высшие представители власти. Когда я бывал в Москве, то и я неизбежно должен был зайти: иначе он обижался. При этом непременно угощал меня завтраком и заставлял приводить дочь, которую очень полюбил и обыкновенно дарил либо конфетами, либо фруктами. К завтраку любил заказать что-нибудь необыкновенное у Тестова, вроде паштета и т. п. К концу недели уезжал в Сергиеву лавру, где кратко говел и приобщался непременно в Светлое Христово Воскресение. Затем отъезжал в Санкт-Петербург.

Второй приезд его в Москву с остановкой в «Дрездене» был на пути в Крым. Третий приезд — на обратном пути в Петербург. Так у него шло из года в год.

В Ялте он останавливался на даче, на окраине Ливадии, около дома Думбадзе, с которым очень подружился. Молоденькую дочь Думбадзе, тонкую, высокую, яркого закавказского типа, я встречал у Богдановичей, когда она зачем-то приезжала в Петербург. В Ялте Думбадзе часто навещал Богдановича, и оба вместе рассыпались в проклятиях Гришке Распутину. Думбадзе громогласно объявлял, что если Гришка осмелится приехать в Ялту, он его утопит в море. Вероятно, это Богданович подзадорил ялтинского пашу, ибо Распутин раньше бывал на Южном берегу. Несмотря на такие угрозы, он, конечно, не устрашился прибыть и на сей раз, вместе с Царским семейством, и расположился в гостинице близ дома Думбадзе.

Здесь Распутину, еще до его приезда, Вырубова сняла две комнаты и сама там же расположилась. Остальные комнаты нанимали обыкновенные приезжие. Они, конечно, интересовались Распутиным и наблюдали всю его жизнь. А он не только не скрывал своих связей с соседней Ливадией, а тщеславно выставлял их на вид. Приходит к нему Вырубова и кричит: «Гриша, угости-ка чайком*. Гриша угощал. И через открытую дверь жители гостиницы слышали его рассказы о том, что он сегодня делал во дворце. Один раз он провожал по коридору какого-то своего поклонника и шел в туфлях. «Посмотри-ка туфли, — сказал Распутин. — Знаешь, кто вышивал? Сама Царица». Другой раз громко и радостно возвестил Вырубовой или, может быть, кому-то другому из своей братии: «Ну, я сегодня обделал хорошее дельце — такой-то назначен Царем в экзархи». Все это слушала вся гостиница, и Ялта гудела рассказами о дружбе и силе Распутина в Ливадии, о власти его над Царицей и влиянии на Царя.

Скандал был ужасный. Это был момент, когда Распутин начал сам всюду выставлять свое владычество во дворце, правильно рассчитывая таким путем привлечь к себе и подчинить себе и лиц административных, и всех, ищущих что-нибудь приобрести через столь влиятельную особу. Если оставались в администрации люди честные, которые негодовали на роль Гришки, если масса публики возмущалась этим, то известно, что целые толпы разной дряни действительно окружили Распутина своим преклонением и искательством.

Евгений Васильевич не выдержал. Вероятно, по взаимному соглашению они с Дедюлиным сделали натиск на Царя. Богданович написал письмо, которого я точно не знаю и о содержании которого сам он мне не говорил. Но другие передавали, что он снова предупреждал Царя об опасностях от Распутина.

Исход этой попытки вышел, однако, очень печальный. От Императора явился к Богдановичу адъютант и передал от него ответ: что ему 46 лет и ни в каких менторах он не нуждается.