Тени пустыни

Но почему сердце Джаббара ибн–Салмана дрогнуло? Завтра векиль Гулям и его ханум уедут. И пусть они, вернее, она, оценят его великодушие. Векиль Гулям упрям. Он не пожелал пойти на сделку. Сделка купли и продажи не состоялась. Цена тысячи четырехсот пятидесяти четырех вьюков — кровь. Кровь храбрых кухгелуйе. Но все равно. Деньги упрямый пуштун получит, хоть и не обязательно ему платить. Пусть получит, а она пусть поймет его великодушие. А там, где следует, он объяснит, что деньги он отдал во избежание обид и разговоров, но… Никто не догадается, что иногда взгляд серых глаз стоит миллион. Но поймет ли она? Да, почему все–таки в их комнатах закрыты наглухо окна и двери? Муж спит, а жена в степи любуется лунным светом…

Непреодолимая сила заставила Джаббара ибн–Салмана сделать несколько шагов. Что? Дверь заперта на ключ. Внутри горит свет. Что такое?.. Сквозь щель в занавеске видна вся комната. Постель пуста. Что случилось?

— Откройте, откройте! Господин Гулям, откройте! Никого… Откройте! Откройте!..

Почему векиль молчит? Не может быть, чтобы он спал так крепко.

— Откройте!

Вдруг Джаббар ибн–Салман вспомнил. С позавчерашнего дня он не видел векиля Гуляма. Обедать он не выходил, ужинать тоже. В чем дело? Почему он спит так крепко? Его жена скачет по дорожке лунного света…

— Откройте же наконец!

— Эй! Кто там стучит?

Голоса наполнили дом и цветник. Бежали люди.

Тревожно шаркали по мраморным плитам ноги, слышались испуганные крики. Из соседних окон высунулись закутанные женские фигуры.

И все спрашивали:

— Что за стук? Кто стучит?

Принимать решение мгновенно — привычка помещика Али Алескера. Он приказывает взломать дорогую резную дверь. Да что там дорогая дверь, когда речь идет о здоровье или, быть может, о жизни высокого гостя! Что? Ханум уехала в степь кататься? Ах, тьфу–тьфу! Это неспроста! Да полно, кататься ли? Что она сделала со своим мужем, знатным пуштуном, подозрительная большевичка? Такая и змею обстрижет!

— Уф! Что вы, что вы? Разве звонкоголосая птичка способна на что–то, кроме чириканья, уф!

Это пыхтит с ломиком в руках Алаярбек Даниарбек. Несмотря на бессонную ночь, проведенную за нардами, он выглядит свежим и бодрым. Всю ночь он выигрывал и дразнил своего противника Али Алескера.

Али Алескер тоже стоит тут же, пьяненький, обрюзгший, и проклинает Настю–ханум, женщин вообще, большевичек особенно. Он совсем забыл, что еще сегодня без конца целовал ручки Насти–ханум, рассыпался в комплиментах и, закатывая глаза, называл ее не иначе как «птичка райских кущ». О, Али Алескер знаток женской красоты!

— Силки дьявола! В ад всех женщин! — вопит он, подпрыгивая от нетерпения, и распоряжается: — Да бейте сильнее!.. Ломайте!.. Всегда я говорю: не бойся черных волос и белых облаков — бойся черных туч и белых волос!

Вчера, нет, еще сегодня Али Алескер не спускал глаз с белокурых волос Насти–ханум и захлебывался от восторга, выспренне сравнивая их с золотом.

— Зачем же ломать… Такая дверь! — все язвит Алаярбек Даниарбек. Ее бы к нам в Самарканд. В медресе Шер–Дор… Роскошная дверь, тысячерублевая дверь.

— Ничего, ломайте! А вдруг векиль помирает…

— С чего бы ему умирать?..

В голосе Алаярбека Даниарбека бездна иронии. Он явно что–то знает. Но все в таком возбуждении, что ничего не слышат.

Али Алескер встревожен всерьез. Он расшвыривает слуг и отбирает ломик у Алаярбека Даниарбека. Но и у него не ладится. Да и где его пухлым, убранным драгоценными перстнями пальцам управиться с тяжелым ломиком. Сколачивали дверь из карагачевого дерева с железными полосами, крепко, на случай нападения бунтарей, черных людей, вечно недовольных своими покровителями, отцами родными, людьми богатства и почета. Крепкие двери в Баге Багу, с замками такими, каких нет и в сейфах англо–персидского банка. А решетки в окнах и пушкой не пробьешь. Все это заплетающимся языком бурчит под нос Али Алескер, и плюется, и сыплет проклятиями.

Он сбросил верхнее платье и трудится в одном исподнем. Он ломает дверь, нисколько не жалея своего добра. Что там дверь? Денег у него хватит и на тысячу дверей. А маленький самаркандец вооружился тяжелым колуном и крушит сплеча полированные доски, покрикивая:

— Мешок на осле или осел на мешке, но–но! Довезем! Ур! Ур!

Дружными усилиями дверь наконец пробита… В узкий пролом первым пробрался в апартаменты Гуляма маленький самаркандец.

— Проклятие! Да перестаньте шуметь. Он что–то говорит.

Отстраняя слуг, к пролому наклонился Джаббар ибн–Салман. Навстречу из хаоса щепок и растерзанных досок вынырнула маленькая чалма Алаярбека Даниарбека.

— Уф! Не трудитесь, друзья, понапрасну! — проговорил он, отдуваясь. Так я и знал: только двери испортили.

— Да говорите, что с ним? — почти в один голос кричали Али Алескер и Джаббар ибн–Салман.

— Успокойтесь, друзья. Птичка фрр–р!

— В чем дело, наконец?

— Птичка улетела.

— Какая птичка? — опять в один голос спросили Ибн–Салман и Али Алескер. Они не поняли, в чем дело. В воображении слово «птичка» отождествлялось с прелестной супругой векиля Гуляма.