Тени пустыни

— Я… я… н–не могу идти в каюту, — с таким замешательством пролепетала Настя–ханум что даже самый наивный человек должен был заподозрить неладное. Но простые вещи почему–то редко приходят на ум изощренным и проницательным людям.

Петр Кузьмич, втянув всей грудью густой, горячий воздух, вежливо сказал:

— Сочувствую… Страшное пекло. Тогда прошу, станьте вот здесь. В укрытие. Как бы…

Он осторожно отвел Настю–ханум за хлопковые кипы, к тому самому месту, где еще темнело не совсем высохшее пятно.

— Тут как в броневике…

Оставив молодую женщину в полном смятении, он, щелкнув каблуками, пошел к пассажирам. Лишь теперь Настя–ханум сообразила, что ей следовало удивиться и спросить Петра Кузьмича, почему он боится за нее. Ведь она даже не поинтересовалась, чем вызвана проверка документов. Ей казалось, что все ее неловкое поведение выдает ее с головой, и истолковывала странное, как ей казалось, поведение начальника погранзаставы по–своему. «Он все знает», — думала она. Беспомощно она стояла, прислонившись к кипе хлопка, и боялась даже посмотреть, что происходит на палубе.

Она чуть не потеряла сознание, когда Петр Кузьмич в сопровождении капитана Непеса скрылся за дверкой, ведшей в коридорчик с каютами. Ежесекундно она ждала воплей, выстрелов, звуков борьбы. Она зажала себе рот ладонью, чтобы не закричать. И тут увидела ключ от каюты, висевший у нее на пальце. Тотчас донесся голос Петра Кузьмича:

— Каюта закрыта?

— А, здесь едет ханум, — ответил голос капитана Непеса.

— Пошли дальше!

Настя–ханум ничего больше не слышала, не помнила. Очнулась она от слов Петра Кузьмича:

— Что с вами?

— А что? — с трудом проговорила она.

На нее пристально смотрел своими васильковыми глазами Петр Кузьмич.

— Извините. Я вам говорю, а вы не слушаете. Извините.

— А что случилось? — выдавила Настя–ханум из себя наконец вопрос.

— Да так, дела… Один кажется, проскочил… Шакал. Ну, разрешите еще раз пожелать счастливого пути. До свидания.

Он пожал ее безжизненную, холодную руку и побежал к корме парохода. Настя–ханум рванулась за ним. Позвала:

— Петр Кузьмич!

Позвала… конечно, не то слово. В голосе молодой женщины звучало отчаяние…

Но и сейчас Петр Кузьмич понял этот крик по–своему. Он еще раз сделал под козырек, взмахнул рукой и не без картинности спрыгнул в лодку.

— Да, — сказал он вслух, — переживает гражданка.

— Настя–ханум? — спросил Зуфар.

— Настя–ханум… Шутка ли, оставлять родину. И может быть, насовсем… Ханум… И переименовалась даже. От своего от русского только Настя… осталось… Одно только имечко… Поехали…

Не скоро Настя–ханум собралась с силами. Долго–долго провожала она глазами пенистый бурун от катера, и слезы текли по ее щекам.

Она побрела к себе. Она уже вставила ключ в замочную скважину… но так и не решилась повернуть его.

Она вернулась на палубу и простояла на корме до вечера, до того, как солнце спряталось в барханы Каракумов и почти без сумерек наступила темнота.

Она решила, что теперь время. В коридорчике было душно. Мошкара теснилась роем у слабого огонька фонаря.

Настя–ханум решительно повернула ключ и, стоя на пороге, не глядя внутрь погруженной во мрак каюты, сказала тихо, деревянным голосом:

— Вам здесь нельзя… Вас искали. Вас ищут по всей реке…

По горячему дыханию на щеке она почувствовала, что он стоит рядом и тяжело дышит. Видно, он проснулся мгновенно и сразу же бросился к дверям.

На своем лице она ощутила прикосновение шерсти папахи. Человек выглянул в коридор.

Там никого не было. Человек властно, но бережно отодвинул Настю–ханум и вышел. Дверь он неслышно прикрыл снаружи.

Прижав руки к груди, Настя–ханум долго стояла не шевелясь. Но она ничего не слышала, кроме обычных пароходных шумов. Гудели механизмы, стучали шатуны, шлепали по воде колеса. Все так же в коридорчике теплился огонек фонаря. Мошкары стало как будто еще больше.

Настя–ханум пошла на палубу. К ней приблизилась фигура в туркменской шапке, и она едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Голосом капитана Непеса шапка сказала:

— Салам, ханум… А мы шли потревожить вас.

— А что?

— На восходе солнца Джантак Тугай, а там и Соленый бугор…

— И… и… — и вдруг Настя–ханум заплакала, горько, по–бабьи, с причитаниями, с всхлипываниями.

— Что случилось? Что? — сочувственно бормотал совершенно растерявшийся капитан Непес. — Зачем плакать? Все будет хорошо. Вы еще вернетесь… домой… на родину…

Разве он мог понять, почему плакала эта женщина?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Голос твой неясен, твой облик чудесен,

Ты лаской наполнила душу мою.

А б д у–Э у д и–а л ь–В а к и л ь

Желтая вода, желтый песок на далеком берегу, желтое рассветное небо. От желтизны с ума сойти можно…