Тени сна (сборник)

Жилбыл закрыл шкатулку и увидел, что резная вязь на крышке складывается в слова: «Конец Летописи». Он перевернул шкатулку. На другой стороне было вырезано: «Начало». С благоговейным трепетом он открыл крышку и увидел там выцветший от времени древний лист пергамента, исписанный мелкими витиеватыми письменами.

— «Жил-был Летописец»… — с трудом разобрал он первые слова.

В это время сгорающая от любопытства Тенка опустилась ниже и зацепилась крыльями за перо, торчащее из чернильницы.

— Ах! — только и успела испуганно вскрикнуть она, как чернильница опрокинулась, и чернила выплеснулись на Летопись.

Земля дрогнула, и небо над Светлой Страной потемнело. Белый туман в шкатулке погас, а рукопись, залитая чернилами, стала коробиться, как от огня, превращаясь в прах.

— Вот и доигрались… — зловеще сказал Лет чужим голосом. Его желтые глаза стали наливаться кровавым светом.

Под крышей беседки вдруг противно захлопали кожистые крылья, и на пол посыпались комочки сухого помета. Беседка задрожала, по ее мраморным колоннам пошли трещины. Шнуры Волшебной Линзы лопнули, и она с грохотом обрушилась на пол, брызнув в стороны бесчисленными осколками.

Жилбыл вскочил и стремительно выбежал из беседки. То, что он увидел, ошеломило его. Исчез безобразный шрам на лестнице, а с ним и ровное ковыльное поле. Лестница стала шире, но ступени с правой стороны были выщербленными, с огромными трещинами и выбоинами, а вместо перил торчали ржавые острые шипы. Холм восстановился, и теперь по правую сторону от лестницы был голый каменистый склон, за которым открывался вид на сумрачную долину с диким непролазным лесом и черными мертвыми болотами, местами затянутыми слоистыми испарениями. Оттуда тянуло промозглой сыростью, гнилью и тлением.

— Государыня! — в ужасе закричал Жилбыл и вскинул взор к вершине холма. И увидел, как под восстановившейся аркой, увитой с левой стороны цветами, а с правой — сухой мертвой лозой плюща, медленно, со скрипом, поворачивается трон, являя ему и всему миру левый лик Государыни. Лик злобной костлявой старухи с всклокоченными седыми космами, облаченной в грязные черные лохмотья.

— Мне страшно… — цепляясь за рубаху Летописца, билась крыльями Тенка.

Жилбыл прикрыл ее ладонью, прижимая к сердцу. И только тут понял, что все: и добавившаяся половина лестницы, и восстановившийся склон холма, и открывшаяся ему панорама дикого леса с гнилыми болотами, — то, что он до сих пор считал правой стороной, на самом деле для Государыни было левой…

Будильник затрещал крупнокалиберным пулеметом, и я, бросившись на стол, как на амбразуру, накрыл будильник телом. Краем глаза я все же уловил, как Шипуша, с не уступающей моей реакции стремительностью, юркнула за холодильник.

Черт побери, ну и сон! Но почему именно Волшебная Страна? Согласно канонам психологии, должно было присниться что-то из блаженной юности… Да я вообще не думал, что усну!

Я поставил на плиту чайник, убрал в нишу пальто и направился в ванную комнату. Воду только начали подавать, и я, пережидая, пока кран раскашляется воздушными пробками, скопившимися за ночь в трубах, застыл перед зеркалом. Ну и вид у меня! Рубашка помята, седая борода всклокочена, как космы у левого лика Государыни, под глазами набрякшие сине-черные мешки. Хорошо бы сбрить бороду, но об этом можно только мечтать. Мыло у меня сохранилось еще из старых запасов, но вот лезвия, как, впрочем, и зубная паста, кончились, и сейчас мне не по карману.

Почистив зубы мылом и умывшись, я все-таки ножницами коротко подстриг бороду — уж больно непрезентабельный вид она имела, — кое-как разгладил мокрыми ладонями рубашку и вернулся на кухню. Вода в чайнике закипела, и я, разбавив ее настоем липового цвета, выпил две чашки не очень приятного без сахара напитка. К варенью притронуться не решился, оставив его гостьям. Чем-то же их кормить надо? Поставив на стол рядом с банкой варенья пачку вермишели, я написал записку: «Сварите вермишель, а в холодильнике возьмите консервы».

Вот вроде бы и все, что я мог им предложить. Пора на работу. Ах да, забыл о любимице. Я достал из холодильника колбасу, отрезал тоненький ломтик, мелко накрошил его на блюдце и поставил блюдце на пол у окна.

— Шипуша, кушать! — позвал я. Обычно слово «кушать» оказывало на кошку магическое действие, и она стремглав, где бы ни находилась, мчалась к блюдцу, стуча когтями по линолеуму. Но на сей раз кошка из-за холодильника не вышла. Обиделась.

— Тогда пока, — сказал я ей, оделся, осторожно, чтобы не хлопнула дверь, вышел из квартиры и пешком направился в институт. Раньше на работу ездил троллейбусом, но теперь общественный транспорт стал мне не по карману.