Тени старинных замков

Замечательна приписка к этому описанию, сделанная рукою короля: «Если то, что рассказано здесь мною за моею подписью, не есть точная, несомненная истина, я отказываюсь от всякой надежды на лучшую жизнь, сколько-нибудь заслуженную, быть может, мною некоторыми добрыми делами, главным же образом — моими усилиями способствовать благоденствию моего народа и поддерживать религию моих предков».

Теперь, если вспомним смерть Густава III[24] и суд над Анкарстремом, его убийцей, то найдется полное соответствие между этим событием и обстоятельствами рассказанного здесь странного пророчества.[25]

Молодой человек, обезглавленный в присутствии Государственного собрания, был Анкарстрем.

Мертвец в королевских регалиях — Густав II.

Ребенок, его сын и наследник, — Густав-Адольф IV.[26] Наконец, старик в мантии — герцог Зюдерманландский,[27] дядя Густава IV, бывший регентом королевства, а потом и королем, по низложении его племянника.

ЗЛОВЕЩИЙ ПРОЦЕССНОЙ [28]

Императрица Анна Иоанновна боялась покойников и верила в привидения. Одним из первых своих указов государыня воспретила возить «покойников», «падаль» и «тому подобное» мимо дворца (сначала на острове у Тучкова моста, где ныне Пеньковый буян, потом, с 1734 года, — мимо нынешнего Зимнего). Умиравших в самом дворце тихонько вывозили ночью и хоронили из какого-нибудь казенного дома или даже казарм. Понятно, что полиция строжайше следила за соблюдением указа, да и сами городские обыватели страшились его нарушить и никогда не нарушали.

Как-то в январе 1740 года, часу в третьем пополудни, ближе к сумеркам, императрица, уже недомогавшая, сидела у окна своей опочивальни, обращенного к площади. На дворе морозило, и жестокий восточный ветер крутил снежные вихри. Одна из многочисленных шутих государыни сидела у ее ног, нежно и плавно их поглаживая; две фрейлины стояли у дверей с недвижностью статуй (им не дозволялось садиться в присутствии императрицы). Анна Иоанновна была погружена не то в забытье, не то в дремоту, и тишина в комнате нарушалась только шуршанием руки шутихи о штофное платье государыни. Вдруг Анна Иоанновна вздрогнула всем телом и, отпрянув от спинки кресел, устремила испуганные глаза на улицу.

— Господи Иисусе! — воскликнула она. — Что же это такое?! Ивановна, девки, смотрите!

Шутиха и фрейлины бросились к окну и слабо вскрикнули. Мимо дворца тянулось погребальное шествие, которое открывали несколько пар факельщиков с пылающими, смоляными факелами в руках, за ними — духовенство, там носильщики с гробом, одетым парчовым покровом.

Императрица в истерике закрыла лицо руками.

— Кто осмелился? — кричала она, отворачиваясь от окна и топая ногами. — Я указом запретила возить их мимо дворца!.. Ивановна! Беги к герцогу, зови его скорее…

Герцог Бирон имел для жилья во дворце свою половину; минут через пять он вбежал к государыне.

— Эрнст! — плача, обратилась она к нему по-немецки. — Что это за гадости делают мне назло?! Сейчас… мимо окон… процессия!

Бирон в недоумении пожал плечами.

— Ивановна мне сказала! — отвечал он. — В это самое время и я стоял у окна, но ничего не видел!

— Стало, я вру? — вспыхнула императрица. — Мне приснилось? Как же они-то, — указала на фрейлин и на шутиху, — видели то же?

— Смею ли я сомневаться? — кротко возразил Бирон. — Но, чтобы успокоить ваше величество, я разошлю во все концы верховых. Процессион ходил так? — обратился он по-русски к одной из фрейлин.

Боясь повторить слово «процессия», фрейлина показала жестом слева направо.

Бирон что-то соображал, потом, поклонясь императрице, поспешно вышел из опочивальни, решив разыскать виновных во что бы то ни стало, хотя бы процессия была и дьявольским наваждением: герцогу и черт был не брат! Минут через десять несколько драгун скакали по направлению к Каменному мосту, к Вознесению, на Охту, на Волково поле, в Ямскую, в Невскую Лавру, на Васильевский остров — одним словом, на все тогдашние городские кладбища. На всех был получен от причтов и от караульщиков один и тот же ответ: покойники и покойницы были, но все похоронены в промежуток времени между полуднем и вторым часом; в третьем же часу по городу не могло идти похоронной процессии, тем более мимо дворца. Этими ответами герцог не удовольствовался; сыщики обошли все приходские церкви для опроса священников — не отпевали ли кого 11 января 1740 года? Отпевали только двоих: купчиху, у Пантелеймона, и отставного полковника, у Спаса в Колтовской; первую похоронили на Охте, второго — на кладбище при той же церкви. И этого показалось мало «пытливому» Бирону. Все те, у которых были покойники с 5 по 11 января, были приглашены к Андрею Ивановичу Ушакову (начальнику застенка) для допросов (впрочем, без пыток) — и все эти розыски не привели ни к чему.