Тени старой квартиры

– Конечно. Я вам тут приготовила пару альбомов. Видите ли, один из соседских мальчиков – мой любимец, Коля, – обожал фотографировать. Так у нас сложилась даже такая традиция: в Новый год или на 7 Ноября он нам дарил свои карточки. Вот, – она потянулась и достала пухлый альбом: потертая бархатная обложка трогательно перевязана коричневым школьным бантом. Тамара пролистнула первые страницы, передала Маше. Сама пересела на диван рядом. Маша осторожно взяла альбом в руки: на первом развороте слева – супруга, справа – супруг.

– Какой ваш отец знойный красавец! – с улыбкой сказала она.

Тамара Зазовна кивнула:

– Мама тоже была интересная, умела себя подать. Но папа – правда был очень хорош. Это помогало в профессии – я имею в виду на сцене. Красивых оперных певцов не так много, а если к внешности добавить чарующий голос… – Она перевернула страницу: – А вот и все наши жильцы.

Тамара Зазовна замолчала, вглядываясь в лица.

– Мы сегодня смотрели в архиве документы по семье Пироговых, – Маша дотронулась до лица Пирогова: нос уточкой, маленькие хитроватые глазки, добродушно улыбается, демонстрируя многочисленные коронки в рту.

– Тоже красавец, – усмехнулась Бенидзе. – Только в своем роде.

– Это вы о хищениях госсобственности? – подняла глаза Маша.

– Откуда вы знаете?

– Через несколько лет после убийства Ксении Лазаревны его отстранили от работы в родном мясном магазине, осудили условно. Дело, я так поняла, было негромкое, больше воспитательного плана. Хищения оказались мелкие, он, как это тогда называлось, был банальным «несуном», а не злостным расхитителем.

– Вот именно что – банальным, – вздохнула Тамара Зазовна. – Мы же понимали, зачем человеку работать мясником. Но все его покрывали, потому что ели – на праздники – и язык, и балык, и вырезку. Мама моя готовила из этого изобилия на общий стол. Мы, можно сказать, благодаря им, Пироговым-то, и выживали. Поэтому он у нас был «квартуполномоченным», да и вообще… – Тут Тамара Зазовна чуть потемнела лицом. – Он же, как вы уже, наверное, знаете, крестьянский сын. Практичный, рукастый.

– А Пирогова?

– Галина Егоровна? Она, конечно, была не в восторге от щедрости мужа, но в этом тоже просматривался несложный расчет: прикармливая всю нашу коммуналку, они надеялись на ответную лояльность. И получали ее: например, Людмила Николаевна Лоскудова, мама Коли и Алеши, присматривала за детьми, моя мать вне очереди драила места общего пользования и всех обшивала, доктор Коняев лечил нас, его жена – учительница – часто помогала делать уроки.

– Звучит, как идеальное общество, коммуна в действии? – улыбнулась Маша.

– В некотором роде так оно и было, – кивнула Тамара Зазовна. – Знаете, что говорил наш Пирогов, вставая с рюмкой водки на всех застольях? Что даже если по социалистическому плану строительства им предложат отдельную квартиру, он от нее откажется – так хорошо ему у нас в коммуналке живется!

– Но вы его не любите, – сказала Маша скорее утвердительно, чем задавая вопрос. И сама удивилась – почему использовала настоящее время? Кого сейчас уже не любить покойника?

Тамара Зазовна отвернулась:

– Не люблю, – глухо ответила она, тоже не отделяя себя за давностью лет от прежнего чувства. И добавила строго: – Но это уже мои личные причины, к убийству Ксении Лазаревны отношения не имеющие.

Маша решила не настаивать:

– Значит, хищения социалистической собственности вряд ли могли быть причиной для преступления?

Бенидзе замахала руками:

– Боже упаси!

Маша перевернула еще несколько страниц альбома.

– Не одолжите мне его на некоторое время?

– Конечно, берите.

– И еще. Мальчик, который много фотографировал…

– Коля?

Маша кивнула:

– Вы, случайно, не знаете его координаты? Я бы хотела с ним встретиться.

Тамара Зазовна побледнела:

– Боюсь, не получится, Маша. Он погиб. И уже давно.

* * *

Какая тишина… Удивительное место – за поселком, в сосновом бору. Дорога, минуя кладбищенские ворота, петляет дальше через лес и выходит к озеру. Золотое место Ленобласти, осененное дачными радостями еще с конца девятнадцатого века: бонтонные прогулки, крокет, домашний летний театр, в хорошую погоду – вид на Кронштадт. Само кладбище – маленькое совсем, только для избранных: академики, занимавшие здесь ведомственные дачи, один большой поэт, один большой музыкант. Немногочисленный, но солидный некрополь. И – среди прочих серьезных плит – маленькая стела. Николай Лоскудов. Коля. 1951–1960.

Человек, с которым Маша договорилась тут о встрече, стоял под мокрым снегом с непокрытой головой – длинный черный зонт, как штандарт побежденной армии, упирается в кладбищенскую глину. Высокий старик в синей куртке с отороченным мехом капюшоном, голова чисто выбрита, острый подбородок опущен в клетчатый шерстяной шарф. Крупный хрящеватый нос, кустистые брови над выцветшими серыми глазами.

– Здравствуй, Тамарочка, – произнес он первым, увидев Тамару Зазовну.