Тени за холмами

— О, прах! — хотела сказать я, доставая из кармана желудь-амплуарий.

Но получилось:

— Оп-пра-ра-ра-ра-ля!

Оказывается, ты становишься зомби, даже если не дошел до спектакля.

В голове исчезло всё привычное, и воцарилась песня. Не прошло и минуты, а мы с энергией унни уже хором пели и плясали, слегка марионеточно, попеременно врезаясь в кусты и сваливаясь в овраги.

Когда луна поднимается над лесом —

Свежа, весела и почти кругла,

Все выходят на улицы,

И танцуют на улицах —

Не стесняясь и полною грудью дыша,

Все танцуют в лесу, пляшут все под дождем,

И тепло, беззаботно, светло будто днем

Лужи, деревья, сны, облака,

Птицы, олени, белки да я.

Магия амплуария профессионально овладевала сердцем.

Не в силах сопротивляться, я щелкнула пальцами, потратив капельку кровавой унни, и музыка тотчас заиграла наяву: прямо из воздуха сплетались звуки трех клавесинов, барабана и, конечно, звезды вечера — треугольника.

Все выходят на улицы,

И танцуют на улицах…

Тряся головой, как сумасшедшая со стажем, я радостно двинулась в колючий ельник. Дай пять, старая сосна! Привет, белка, садись мне на плечо! Медведи, у вас перекус? Перекусывайте, не мешаю!

И — помахав им на прощанье — дальше, по сломанному стволу, как по мосту.

Хей, шишка, а ну-ка, полетай-ка, как смычок композитора!

Цветы — щелчок пальцами — раскрывайтесь!

Привет, олень, пошли со мной, пусть на твоих рогах появятся бубенцы!

Пружинистым шагом, то одним боком, то другим поворачиваясь к тропинке, собирая себе потихоньку свиту из лесных жителей — лужи, деревья, сны, облака; птицы, олени, белки да я — я дошла-дотанцевала до Мшистого квартала.

Соседи, делавшие полночное барбекю и ставшие свидетелями моего танца, пороняли вилки и челюсти.

— Все выходят на улицы и танцуют на улицах! — прогремела я им в ответ, поддерживаемая клёкотом малиновки и тявканьем волчат; а стайка магических огоньков вокруг меня закрутилась вихрем. Из открытого окна спальни на меня таращился Марах, встревоженно ухая. Я послала филину воздушный поцелуй, старательно вывела последнюю ноту и хлопнула в ладоши.

Музыка оборвалась. Конечности вернулись в мою юрисдикцию. Птички и зверьки, фырча, стали разбредаться, и я, глядя им вслед, задумалась: а они шли за мной по своей воле или желудь жестоко надругался и над сознанием лесной фауны тоже?

— Всем спасибо, мы отличная группа! — на всякий случай поблагодарила я, рупором приставив руки к рту.

— Раааа! Аааа! — завопил олень, тряся колокольчиками на рогах и перемахивая через забор.

И опять же: радость то, возмущение?..

— Жуть, — подытожила я.

— Жуть как здорово! — проурчала довольная унни.

Я поднялась на крыльцо. Открыла дверь — ой, прах, запереть её второпях забыла! — и зашла.

Свет зажигать не хотелось, и вместо этого я «шиканула»: буркнула заклятье и вызвала на ладони белую мерцающую звезду.

Но не успела она разгореться, как из темноты коридора донесся разочарованный, яростный рык:

— Так это ТЫ?!

Я вздрогнула, роняя звезду, а кое-кто определенно незваный бросился мне навстречу. Он схватил меня за воротник летяги, грубо толкнул и рывком вдавил в дверь, на пяток сантиметров приподняв над полом.

— ТЫ?! — повторно взвыл он, потряхивая меня, как куклу.

Я до смерти перепугалась.

Руки чужака, упершись в горло, не давали дышать. И пусть я поняла, кто это, а всё же…

Унни считала мою панику. Следуя недавнему приказу, энергия не выбросила меня прочь, но самовольно отпихнула противника силовой волной.

БАМС!

Человек отлетел на дальнюю сторону коридора и врезался в вешалку с одеждой, слишком старую для такого стресса.

На гостя последовательно рухнули моя цветочная шляпа, бита, корзина с мячами для тринапа и подвесной шкафчик с зимними вещами.

— Ой, — сказала я в наступившей тишине.

— Ой, — согласилась унни, поняв, что переборщила.

— Ащпркхвц… — просипел противник, и нога в лаковой туфле, торчащая из-под завала, слабо дрыгнулась.

Я сглотнула и снова вжалась в дверь — уже вполне самостоятельно.

— Анте? — проблеяла я. — Теннет?

Может, родное имя его задобрит? Хотя, произносимое таким писклявым голоском, скорее — взбесит.

Из-под вещей раздалось грозное, несгибаемое:

— Ты или не ты? Вы или не вы?

…Мне всегда нравилось, как он скачет по местоимениям в зависимости от накала страстей. Сам Анте говорил, во всем виноват его любимый мир, где он жил между нулевым и 1147 годами: там, якобы, не было сложностей с «выканьем/тыканьем», вот он и путается. До сих пор.

Путаться девять веков — тот еще симптомчик. «Ноль» по старательности, «сто» по консерватизму.

— Что «я» или «не я»? Изъясняйтесь точнее! Или вас еще чем-то стукнуть, чтобы в голове прояснилось? — поняв, что не убила Теннета, я вспылила, как боевой петушок.

Ну что за манера — душить людей! Я надеялась, Анте уже избавился от этой дурной привычки, так нет же.

В ответ бог-хранитель — ныне гордо именуемый падшим — на карачках выполз из-под развалин шкафа и попробовал убить меня взглядом.

Тоже старомодный способ.

Не сработало.

Тогда Анте Давьер обреченно встал, отряхнул дорожный костюм — как всегда, с иголочки, — и на полном серьезе спросил:

— Вы богиня?